Лариса Захарова - Три сонета Шекспира

— Меня зовут Любовь Карловна, — тихо проговорила Виртанен и села на табурет. — Я здесь в командировке. Пистолет Дмитрия Трофимовича обнаружили у нас в городе, в Петрозаводске. А с вами я хотела поговорить вот почему… Я читала ваши показания и хотела бы еще кое-что уточнить.

Иванцова усмехнулась с каким-то неясным Виртанен значением.

— К вашей свекрови у меня тоже есть вопросы. Она скоро будет дома?

— Она тут вообще не бывает, хотя дом на нее записан. Живет у старшего сына. А вчера и вовсе из Азова телеграмма пришла от младшей дочки, чтобы мать срочно выезжала. Что к чему, не знаю. Вечером на переговоры схожу, я уж их вызвала. И мать уехала в ночь. Перепугалась. Мало нам одного горя!

— Так… — Виртанен недоуменно подняла брови, что-то ей в этом поспешном отъезде не понравилось. — Ну что ж, Надежда Васильевна, значит, мне пока придется ограничиться беседой с вами. Скажите, не было ли у вашего супруга врагов? С кем ваш муж конфликтовал?

Иванцова скрестила руки на груди и почти вызывающе ответила:

— С начальством.

— С начальством?

— А как же с начальством не конфликтовать? Вы когда-нибудь видели человека, довольного начальником? А теперь хоть в глаза скажи, такой-сякой… И говорят люди. Подчиняться малоприятно, правда? Да еще так безоговорочно, как у вас, в милиции. А Митя мой вообще был человек нелегкий, я еще только замуж за него собиралась, а уже думала, неважно мой муженек кончит.

Виртанен поразила не то наивность, не то отстраненность, с какими рассуждала эта женщина о самом больном для себя.

— Почему так? — спросила Любовь Карловна.

— Да потому. Ему дать кому-нибудь в зубы без долгих разговоров пара пустяков было.

— В таком случае с кем же, с какими начальством не ладил ваш муж?

— Ну, с этими… С начальником портовой охраны — тот все чего-то придирался к Мите. Бывало, вернется муж со службы, скажет, опять подвернулся Хрисанфову под руку. Да и со старшим лейтенантом Кашиным иной раз бывали стычки. Как-то раз Митя не сразу по рации ответил на вызов. Ну, тот, конечно, рапорт на него подал, что уснул, мол, на посту. Чуть не уволили. Феликс Николаевич заступился. Любовь Карловна, борща хотите?

Виртанен пожала плечами, но ответила почти уверенно:

— А вы знаете, пожалуй, хочу…

С этой женщиной, поняла она, надо сначала как-то сойтись, иначе ничего нового от нее не услышишь.

Такого борща Люба, пожалуй, никогда не ела. Бордовый, ароматный, острый, совсем не тот суп с капустой, который она прежде принимала за это блюдо.

— Только вам и скажу, — вдруг произнесла Иванцова. — Потому что вы все равно отсюда уедете: у тех людей, которые Митю убили, в нашей милиции свой человек сидит. Вот что. Прочитали вы, что охранял Митя, какой ценный груз? Мандарины. Кому они нужны, скажите? У нас под боком совхоз цитрусоводческий, езжай туда в поднаем в страду, тебе мандаринами заплатят. Копейка килограмм.

— Государственная цена на мандарины, насколько мне известно, два рубля за килограмм, — эта последняя информация показалась Виртанен более приближенной к делу. — Почему в совхозе им продают дешевле?

— По себестоимости, тем, кто в страду помогать приезжает. Вам не продадут. Дело не в мандаринах, я не знаю, в чем дело. Но точно знаю, что убийц покрывают.

— Какие у вас есть основания для такого заявления?

— Любовь Карловна, вы уж меня извините, только я жить хочу, и вслед за Митей мне никак нельзя — Маринка сиротой останется. И вам советую в наших краях поосторожней.

— Я не пуглива. И все-таки… — она остановилась на полуслове, потому что кто-то поднялся по скрипучим ступеням крылечка. Дверь распахнулась, и вошел высокий широкоплечий мужчина в легком сером костюме.

— Ох, Феликс Николаевич, легки на помине… — всполошилась Иванцова. — Знакомьтесь, Любовь Карловна, вот… По Митиному делу.

Над Любой склонился синеглазый гигант. Взял ее руку, улыбнулся и сказал:

— Рад приветствовать, коллега. Чем могу служить?

— Я о вас слышал много хорошего, Любовь Карловна, — сказал Николаев.

— А я о вас — пока ничего… — смущенно ответила Виртанен.

— Да как же так? — вмешалась Иванцова. Лицо ее заливала широчайшая улыбка. — Я вам только что про Феликса Николаевича рассказывала. Отзывчивый, говорила, человек…

— Так это вы, — сказала Виртанен, словно поняв наконец нечто важное, и перевела глаза на хозяйку дома. — Я думаю, мы продолжим в другой раз, более удобный, — и поднялась с табурета.

— Да посидите еще, Любовь Карловна, такой гость ко мне пришел… Посидите, — Иванцова держалась очень приветливо, — Феликс Николаевич, я вам борщеца налью?

— Я недавно перекусил, спасибо.

Как ни старалась Любовь Карловна идти быстрее, от калитки Иванцовой по пыльной и тенистой улице они пошли вместе, рядом.

Пахло разрезанными арбузами и уваренным сахаром. Где-то заготавливали цукаты.

Возле автобусной остановки Виртанен сбавила шаг. Николаев — тоже. Минут пять они стояли молча, осторожно рассматривая друг друга. Николаев не выдержал молчания первым:

— Честно говоря, Любовь Карловна, напрасно мы тут томимся. Зря вы отпустили управленческую машину. Рабочий день уже закончился, а добросовестно общественный транспорт везет лишь к станку, от станка хуже, с большими интервалами. Держу пари, это водитель линейного автобуса жарит шашлыки… — он потянул в себя воздух. — Чувствуете? Обед у него, может быть… Зря, зря вы отпустили машину… Теперь пешком придется идти. Точно говорю.

Она глянула строго:

— Я не считала себя вправе долго задерживать шофера. Не знала, сколько пробуду у Надежды Васильевны. А если у вас так плохо с транспортом, что же вы не принимаете мер?

— Это в ведении местного Совета, но начальство ездит на персоналках.

— Понятно, — кивнула Виртанен. — Вы осуждаете это начальство?

— Естественно.

— Почему же не переизберете его?

— Живу в другом районе, Любовь Карловна, — шутливо ответил Николаев. — Пойдемте ножками, сил нет тут дышать этим шашлычным смрадом. Я, знаете ли, не любитель. Для меня шашлык — почти синоним всякого нехорошего компанейства, он поморщился.

— Почему? — удивилась она.

— Как-нибудь потом объясню. Пошли, и я смогу по дороге показать вам две наши достопримечательности — рыночную площадь с уцелевшим караван-сараем и старинный храм, как говорят, выстроенный по приказу и даже проекту самого Петра Великого во времена Азовских походов. Ну, чтобы было где в мусульманских краях лоб перекрестить русскому православному человеку.

— Нынешняя страсть к старине меня просто пугает. То шарахались от нее, то так полюбили, так полюбили… — Виртанен грустно усмехнулась. — Из крайности бросаемся в крайность. Не знаю, почему это так свойственно многим из нас.