Го Осака - Косые тени далекой земли

Гильермо покачал головой:

– Нет, Сато Таро – имя одного моего приятеля, которого я знал еще в Мексике. Я воспользовался его именем, когда обращался за паспортом. Правда, фотографию я наклеил, разумеется, свою собственную.

– Как вас зовут на самом деле?

– Хосоя. Хосоя Кацудзи.

– Хосоя Кацудзи… А какими иероглифами пишется? – забывшись, спросил Рюмон по-японски.

Гильермо на секунду задумался, затем ответил, также по-японски:

– Иероглифы фамилии – «узкая долина». Затем «кацу» – как «победа» и «дзи» – «правление».

Ах вот оно что…

Гильермо говорил по-японски неуверенно. И, как и сказал Куниэда Сэйитиро, выговор у него действительно был с легкой примесью кансайского диалекта. Если принять во внимание, что он был уроженцем деревни Гобо, [107]находившейся в префектуре Вакаяма, это было совершенно естественно.

Рюмон открыл было рот, чтобы задать новый вопрос, но Дональд остановил его, подняв указательный палец:

– Мы же договорились: только по-английски.

Рюмон кивнул.

Наверняка и для самого Гильермо по-английски говорить сейчас намного легче, чем по-японски.

– Позвольте теперь спросить вас вот о чем: вы случайно не знали супружескую пару по фамилии Нисимура, неких Ёскэ и Сидзуко? – спросил Рюмон.

Щеки Гильермо еле заметно дрогнули.

– Знал. С Нисимура Ёскэ мы работали на нефтебуровом предприятии в Мексике. А Сидзуко… – Гильермо запнулся.

Рюмон слушал его с таким чувством, будто он стоит на скале, глядя вниз, в бездну.

Гильермо вздохнул и медленно проговорил:

– Сидзуко – моя младшая сестра.

В офисе воцарилась полная тишина.

Рюмон провел тыльной стороной руки по лбу.

Он чувствовал, что терзавшие его так долго сомнения начали понемногу рассеиваться. Предчувствие, что он и Гильермо были как-то связаны друг с другом, было у него уже давно.

Однако ему все-таки и в голову не могло прийти, что эта связь окажется кровным родством.

Справившись с дыханием, Рюмон проговорил:

– Я думаю, вы уже слышали от Дональда, что супруги Нисимура – мои дедушка и бабушка. Если моя бабушка, Сидзуко, – ваша младшая сестра, то вы – мой двоюродный дедушка. Я прав?

Гильермо неопределенно кивнул:

– Я думаю, да.

Рюмон почувствовал на себе взгляд Дональда.

Теперь Рюмон стал его кровным родственником, внезапно вступившим в его жизнь. На лице Дональда были написаны изумление и растерянность.

Однако сам Гильермо был на удивление спокоен.

Рюмон, не давая чувствам выйти наружу, бесстрастно произнес:

– Супруги Нисимура тоже, как и вы, участвовали в испанской гражданской войне?

Гильермо покачал головой:

– Нет. Они в Испанию не поехали.

– Но я видел в реестре Интернациональной бригады имена Рикардо и Марии Нисимура. Также я знаю человека, который утверждает, что встречался с ними в Париже.

– Это другие люди. Точно так же, как я получил паспорт, воспользовавшись именем Сато Таро, они взяли паспорта на имя супругов Нисимура и по этим паспортам выехали в Испанию.

Рюмон сжал руки в кулаки:

– Кто же эти другие люди?

Гильермо несколько секунд помедлил, затем взял с письменного стола ручку и лист бумаги и, делая паузу перед каждым иероглифом, написал два имени. Катано Садао. Катано Мария.

Рюмон никогда не слышал этих имен.

– Катано Садао и Катано Мария… Кто они такие?

– Рикардо, он же Катано Садао, был моим другом. Моя семья дружила с его семьей еще до эмиграции. Мария – дочь Таки, старшей сестры Садао, то есть ему она приходилась племянницей. Таки не присоединилась к группе эмигрантов, осталась в Японии и умерла там примерно в тысяча девятьсот тридцатом году. Семья Катано вызвала осиротевшую Марию в Мексику и взяла на себя заботу о ней. Они оба, как и я, были членами подпольной ячейки коммунистической партии.

Рюмон глубоко вздохнул.

Теперь он наконец удостоверился, что Рикардо и Мария и его бабушка и дедушка, супруги Нисимура, были разными людьми. Все это совпадало с тем, что ему на площади Эспанья в Мадриде сказал таинственный старик Кирико.

– Я слышал, что Рикардо и Мария были агентами Сталина в Интернациональной бригаде. Это правда?

Гильермо крепко сжал колени своими большими руками:

– Это действительно так. Они приехали в Испанию на девять месяцев позже меня, и их работа состояла в истреблении антисталинистов и троцкистов.

– С вами они, конечно, держали связь?

Гильермо кивнул:

– Вначале – да. Но некоторое время спустя связь прервалась. Потому что я переметнулся на сторону Франко.

Рюмон почесал подбородок:

– Переметнулись? Вы хотите сказать, что перешли на сторону Франко?

Леонора выпрямилась, будто желая что-то сказать. Дональд остановил ее, слегка сжав ее ладонь.

Леонора недовольно дернулась, но не сказала ни слова.

На лице Гильермо появилась улыбка.

– Формально выходит именно так. После моей поездки в Москву я начал понимать, что сталинские методы в основе своей противоречат коммунизму, которому я решил тогда посвятить свою жизнь. Прокатившиеся по всей Москве, и больше того – по всей стране, суды, высылка людей в концентрационные лагеря, убийства и тому подобное только усилили мое разочарование. Прибыв для подпольной работы в Испанию, я увидел, что и там ситуация ничуть не лучше. Такие люди, как Андре Марти, один из основателей Интернациональной бригады, занимавший высокое положение во Французской коммунистической партии, или, например, Александр Орлов, офицер из штаба НКВД, по приказу Сталина безжалостно истребляли своих же товарищей, боровшихся плечом к плечу с ними в республиканском лагере.

– Но убийства и даже массовые убийства происходили и в лагере Франко – убивали приверженцев Республики и Народного фронта.

– Верно, и в этом смысле оба лагеря были, пожалуй, одного поля ягоды. Но, по крайней мере, у Франко все же не доходило до того, чтобы убивать своих товарищей. Убивать друзей, а не врагов, – вот этого я не мог стерпеть.

Рюмон увидел, что на лбу Гильермо выступил пот.

– Поэтому вы и стали воевать на стороне Франко?

– Да. Но дело было не в том, что я разочаровался в коммунизме, и ненависти к солдатам армии Республики я не испытывал. Поэтому я избегал линии фронта, где бы мне пришлось смотреть на них сквозь прицел моего ружья, и стал партизанить, уничтожая танки и артиллерийские орудия врага. Хотя я прекрасно понимаю, что оправдание это не очень убедительное.

Рюмон вспомнил, что Гильермо в феврале 1937 года на малагском фронте захватил артиллерийское орудие республиканской армии и был за это награжден орденом Боевого Креста.

Рюмон не мог от всего сердца посочувствовать Гильермо, который, проникнув в лагерь Франко в качестве агента Республики, вынужден был воевать там против своих товарищей.