Э. Хартли - В день пятый

Ее глаза стали печальными. Нет, не наполнились слезами, не возникло никакой мелодрамы, но они все-таки стали печальными, и Томас решил довериться ей.

— Значит, вот она, вторая гробница с ныряльщиком, — заметил он, обращаясь к себе самому. — Удивляюсь, что об этом не стало широко известно, по крайней мере здесь, если учесть, как тут гордятся оригиналом.

— Которому ничего не грозит, — заявила Миллер. — Эта гробница не удостоится такого же внимания, поскольку она относится к значительно более позднему времени, что для меня как нельзя кстати.

— Почему?

— В противном случае здесь все кишмя кишело бы археологами. Управление раскопками передали бы какому-нибудь местному университету, или вообще все прибрало бы к рукам итальянское правительство. Первая гробница относится приблизительно к пятому веку до нашей эры. Эта была создана в раннем Средневековье, на тысячу с лишним лет позже. Идемте, я вам покажу.

Миллер выпрямилась, и Томас снова был поражен ее внушительным ростом, хотя эту женщину ни в коем случае нельзя было назвать лишенной изящества. Даже наоборот. Томас подумал, что она двигается если и не грациозно, то с удивительной экономностью, словно жираф, и сразу же осознал, что высказывание подобных мыслей вслух навлечет на него большие неприятности. С такой дамой шутки плохи.

— Итак, если ничего не имеете против, то скажите, почему именно вы возглавляете раскопки? — спросил он. — Вы из?..

— Из Атланты, — ответила Миллер. — Впрочем, там живу временно. — В ее речи не было ни тени южного акцента. — Я здесь потому, что убедила греческое правительство поддержать небольшую экспедицию, работающую в этом городе, в далеком прошлом бывшем греческим. Итальянцы не возражали при условии, чтобы находки не покидали пределы страны, а я в процессе раскопок не уничтожила ничего ценного. Каждую неделю сюда приезжает инспектор, проверяя, не наткнулась ли я на Александрийский маяк. А так меня никто не трогает.

— Простите, какой маяк?..

— Извините, — сказала Миллер, и ее суровое лицо расплылось в улыбке. — Расхожая археологическая шутка. Маяк на острове Фарос считался одним из семи чудес древнего мира. Но он находился совершенно в другом месте.

— Понятно, — произнес Томас, с любопытством оглядывая ее.

По его прикидкам, ей было лет тридцать пять. Питер-бельчонок назвал бы ее старой уткой. Томас поймал себя на том, что она ему все больше нравится.

— Я куратор музея, — продолжала Миллер. — Звучит солиднее, чем обстоит на самом деле. Как бы там ни было, я хотела немного отдохнуть, набраться опыта работы в поле. Поскольку я оказала греческому правительству одну услугу, оно помогло мне попасть сюда. Впечатляет, правда? — сухо спросила она, окидывая взглядом высохшую растительность и неглубокие траншеи. — Время от времени мне помогают местные студенты, но по большей части я работаю здесь одна, что меня полностью устраивает.

Томас ей верил.

«Судя по всему, родственная душа. Предпочитает одиночество».

— Вот она.

Они подошли к убогому сооружению из полотен прозрачного пластика и старых строительных лесов, навесу высотой чуть меньше шести футов и вдвое более короткому. Пригнувшись, Миллер откинула полог, пропуская Томаса внутрь.

Воздух под навесом был горячим и сладковатым, влажным, словно свежескошенная трава. Сквозь пластик проникало достаточно света, и когда глаза Томаса освоились в полумраке, он несколько успокоился. Находка имела такую же базовую конструкцию, как и более древняя греческая гробница: пять каменных плит, в настоящее время затянутых прозрачной пленкой. Миллер открыла их одну за другой, чрезвычайно осторожно, с тенью улыбки, еще больше смягчившей черты ее лица.

Томас затаил дыхание. Две длинные боковые панели вместо изображений сибаритствующих пьяниц с греческого саркофага несли на себе отчетливые кресты. На коротких торцевых плитах были изображены стилизованные рыбы с выступающими передними плавниками и на удивление старательно прорисованными зубами. Связь с греческой гробницей устанавливала пятая плита, крышка. На ней было практически то же самое изображение. Обнаженный юноша рассекал воздух, летя в воду. Отличие заключалось в том, что здесь также присутствовали мотивы креста и рыбы, в углах по границе рисунка. Вода, в которую устремлялся ныряльщик, была ярко-алого цвета.

— Почему вода красная? — спросил Томас, уставившись на изображение.

— Вопрос стоимостью шестьдесят четыре тысячи долларов, — усмехнулась Миллер. — Ваш брат спросил то же самое.

— И?..

— Это христианское захоронение, — сказала Миллер, разглядывая изображения так, словно видела их впервые, изучая с немалым почтением. — Оно относится примерно к седьмому веку нашей эры. Христианские символы — крест и рыба — были добавлены к более древнему образу смерти. Я плохо разбираюсь в христианском учении, но сказала бы, что если вода на древнегреческом саркофаге изображает переход в смерть, то здесь мы видим своеобразное возрождение. Ныряльщику, умершему человеку, предстоит очищение…

— Кровью агнца, — закончил за нее Томас.

— Совершенно верно. Пролитая за грешников на Голгофе кровь Христа, которая освящается во время мессы. Вот путь к спасению. Перед нами типично христианское использование в собственных целях символов, имеющих многовековую историю. Ваш брат был в восторге.

— Почему?

— Потому что между первым греческим саркофагом и этой гробницей интервал больше чем в тысячу лет. Культура и религиозный климат изменились коренным образом. Но, даже несмотря на то что люди повернулись к язычеству спиной, на то, как они понимали и выражали себя в качестве христиан, на них по-прежнему оказывали влияние предания и обычаи языческого периода. Это христианское захоронение, но религиозные образы унаследованы от людей, которые за тысячу лет до того поклонялись Аполлону и Посейдону и жили в нескольких сотнях ярдов от них.

— Это нормально? — спросил Томас.

Он в общих чертах знал, что христианство, подобно большинству религий, пришедших на смену прежним верованиям, впитывало их в такой же степени, в какой и вытесняло. Однако ему еще никогда не приходилось видеть такое убедительное свидетельство этого.

— Вы видели терракотовые статуэтки Геры в археологическом музее? — спросила Дебора.

— Кажется, да. Я не обратил на них особого внимания.

— Там их десятки, отсюда и из других мест. Здешняя разновидность показывает царицу богов с гранатом в руке. Обилие его семян предположительно символизирует плодородие, верно?

— И что?

— А то, что, если вы проедете вот по этой дороге до Капаччио и заглянете в местную католическую церковь, как думаете, какой образ Богородицы там увидите?