Э. Хартли - В день пятый

Он скрыл это от Джима, который не отрывал лица от тонированного стекла с тех самых пор, как автобус выехал из аэропорта, с благоговейным восторгом туриста наслаждаясь ландшафтом, дорожными указателями, промелькнувшим мимо пышным токийским «Диснейлендом», теснящимися небоскребами, обилием черноволосых людей на улицах, миганием неоновых вывесок и огромными видеоэкранами. Джим непрерывно говорил, в основном восклицаниями, перемежая их вопросами, на которые никто не отвечал. Все это время священник озирался по сторонам глазами размером с блюдца, как человек, перенесенный на другую планету, в существование которой никогда по-настоящему не верил. Едва ли следовало удивляться тому, что Джим не замечал, что его попутчик переживает что-то вроде посттравматического стресса. Томас качался на непрерывно нарастающих волнах паники и тревоги, подпитываемых настойчивым ощущением того, что он никуда отсюда не уезжал, по-прежнему живет здесь с девушкой по имени Куми, на которой когда-нибудь женится…

Томас с самого начала понимал, что будет так, точнее, что-нибудь в таком роде — пронизанное болью и изумлением ощущение возврата в прошлое. В Штатах он не испытывал ничего подобного, даже когда вернулся на улицы, на которых рос, в дом, где жили, а затем умерли его родители. Все это казалось Найту чем-то безвозвратно ушедшим и в то же время сиюминутным, но вполне реальным, потому что он никогда не сомневался в том, что по большому счету все будет так же, как тогда, когда он гонял во дворе мяч с Эдом и Джимми Коллинзом из соседнего дома. Но здесь все выглядело иначе. Япония была другой.

Томас практически ничего не знал об этой стране до тех пор, пока не приехал сюда работать. Для него она была чем-то экзотическим и чужим. Он более или менее освоился здесь за два года преподавания в школе, расположенной в маленьком городке к юго-западу от Токио, но Япония по-прежнему оставалась для него незнакомой. Покидая страну, Найт забрал с собой какую-то ее частицу вместе с Куми, но, когда та от него ушла, все это исчезло, оказалось вычеркнуто из его жизни, из действительности. Всего через несколько лет он уже с трудом представлял себе, что такое место существует, что он там бывал, что оно сформировало его таким, каким Найт теперь был. Даже в тех редких случаях, когда Томас, изрядно перебрав виски, мог заставить себя просмотреть фотографии, сделанные в Японии, ему начинало казаться, что на самом деле все это произошло с кем-то другим. Он часами недоуменно разглядывал фотографии, таращился на самого себя, пытаясь вспомнить, как протекала жизнь на другом краю земного шара, на чужой планете, пытаясь поверить, что это действительно было. Но все выглядело слишком незнакомым, чересчур чуждым, не имеющим никакого отношения к тому, кем Найт был сейчас.

Теперь Томас вернулся в Японию и увидел, что за прошедшие годы ничего не изменилось. Лица. Голоса. Потоки машин. Погода. Безукоризненные садики. Остроконечные крыши, деревянные дома и храмы. Увиденные мельком образы древних святилищ звонили у него в сознании церковными колоколами. Макеты блюд в витрине ресторана. Радостные крики официантов, встречающих входящих посетителей. Красные и черные бумажные фонари, исписанные каллиграфически выведенными иероглифами. Запах свежего дерева в воздухе, практически полностью растворившийся в богатых, но простых ароматах пищи. Меню с картинками, изображающими миски с толстой дымящейся лапшой… Куда бы ни смотрел Томас, ему казалось, что мир качнулся на своей оси и действительность изменилась.

«Ты здесь чужой. Всегда им был. И всегда останешься».

Все же это было у него внутри, нестираемыми буквами высечено в представлении о себе самом.

«Да, вот в чем вся хитрость».

Как ни старался Томас навсегда вычеркнуть Японию из своей жизни, эта страна его сформировала, более того — страшно подумать, — подарила ему лучшие годы жизни. С тех пор все прояснилось. Возвратившись сюда, он чувствовал себя так, словно перенесся на десяток лет назад, в ту эпоху, когда был молодым и бесконечно самоуверенным, перед ним расстилался весь мир, жизнь была полна обещаний, смысла, свершений.

— Кажется, меня сейчас вырвет, — вдруг пробормотал Томас.

Очнувшись от блаженных мечтаний, Джим в изумлении уставился на него, а Томас стал искать, где бы исторгнуть содержимое желудка.

Томас стоял, опираясь руками на древние деревянные перила, и наблюдал за торжественной церемонией. Невеста была в радужном кимоно, с белым застывшим лицом, с уложенными в высокую прическу волосами, искусно заколотыми лакированными палочками. Жених в черном, заботливый и волнующийся. Буддийский священник в широкой круглой шляпе распевал под монотонный звон колоколов, а над каменным жертвенником поднимались струйки дыма от благовоний. Храм был полностью открыт с двух сторон, центральное возвышение покрывала красная с золотом материя. Для Томаса, смотревшего на все это сверху, молодожены, священник, само строение и подстриженные карликовые сосны во дворе казались окном в мир, существовавший, наверное, тысячу лет назад. Только часы с браслетом из нержавеющей стали на руке у жениха говорили о том, что все это происходит в XXI веке.

Томас не отрывал взгляда от церемонии, которая разворачивалась всего в нескольких ярдах от него. Он почувствовал бесшумное приближение Куми. Джим стоял рядом, но не отвернулся, не отошел в сторону, и ей не оставалось ничего другого, кроме как молча встать вместе с ним. Вот почему Том позвонил Куми в отдел торговли сельскохозяйственной продукцией и попросил встретиться именно здесь, где не могло быть ни неприятных сцен, ни криков, поскольку это осквернило бы торжественную строгость ритуала, который разворачивался перед небольшой группой притихших свидетелей.

— Ты не должен был сюда приезжать, — сказала Куми.

Томас даже не обернулся, заговорил шепотом, радуясь тому, что может смотреть на что-то другое, а не на нее.

— Мы были близки к тому, чтобы это сделать. Помнишь? Вторая церемония должна была состояться в Японии…

Наступило долгое молчание. Священник с улыбкой выслушал ответы волнующихся молодоженов и предложил им отпить по глотку саке из деревянных пиал.

— Возвращайся в Штаты, Том, — наконец произнесла Куми. — Больше не пытайся со мной связаться, хорошо?

Томас начал было что-то говорить, но она просто покачала головой, а потом в ее голосе прозвучало что-то печальное и усталое.

— Возвращайся домой, Том. Немного отдохни. Ты выглядишь старым.

Подавшись к нему, она поцеловала его в щеку — прикосновение холодных губ оказалось таким легким, что Томас его почти не почувствовал, — развернулась и направилась прочь.