Линда Фэйрстайн - Прямое попадание

– Мисс Севен, давайте определимся, что было раньше – яйцо или курица. Вы знаете, когда их брак покатился по наклонной?

– Это не совсем правильное определение. Я бы сказала, что их брак с треском лопнул. Все случилось в прошлом июне, когда Лоуэлл уехал в Бат. Там должен был состояться аукцион. Распродавалось имущество леди Гвендолин Уинботтэм. Эта девяносточетырехлетняя вдова владела прекрасной коллекцией портретов – младших членов королевской семьи и многих выдающихся военных. Лоуэлл и Дени повздорили, потому что она была слишком занята, чтобы поехать с ним. А он не только ценил ее мнение, но хотел и похвастаться ею перед всем миром – в Аскоте, например. Если бы им удалось уехать пораньше, они бы посетили Уимблдон, несколько приемов и балов. Обычно ей самой нравилось такое времяпрепровождение.

– Почему же она не поехала?

– По правде говоря, не знаю. – Мисо Севен замолчала, словно взвешивая, сообщать ли мне причину, о которой она догадывается. – Дени многое скрывала даже от меня.

– Другой мужчина?

– Нет, тогда она была верна Лоуэллу. В общем он улетел в Англию, посетил и теннис, и бега – один, без Дени. Наконец она мне позвонила и сказала, что если я поеду с ней, то мы сделаем ему сюрприз. Мы собрали чемоданы и поехали в Бат. Водитель встретил нас в Хитроу тем утром, когда был назначен аукцион, и отвез прямиком в «Ройял-Кресчент». Вы знаете, где это?

– Да. – Я останавливалась в этом милом старинном отеле, когда первые пьесы Джоан ставили в лондонском Лирическом театре.

– Дениз подошла к стойке администратора и сказала, что хотела бы получить ключ от номера. У меня была комната с окнами на улицу, но ей, чтобы дойти до номера Лоуэлла, пришлось пройти через садик, где половина постояльцев в это время пила чай. Через пять минут я услышала крики Дени так отчетливо, будто она находилась у меня. И слова, которые она употребляла, постояльцам отеля вряд ли приходилось когда-либо слышать. Позже я узнала от Дени, что она застала Лоуэлла во время замысловатого сексуального маневра с правнучкой леди Гвендолин, двадцатипятилетней красавицей, которая, несомненно, желала увеличить продажную цену на свое наследство. Она познакомилась с Лоуэллом и хотела уговорить его поднять ставки на аукционе.

– Есть ли смысл спрашивать, что было дальше?

– Дени использовала больше нецензурных слов, чем содержит словарь Уэбстера. Наследница сбежала прямо в гостиничном халате, а Дени повыкидывала ее одежду из окна, возможно, даже на головы постояльцев. Восьмидесятилетняя сестра Гвендолин, Алтея, насладилась этим спектаклем из партера – она в инвалидной коляске тоже пила чай в садике. Когда минут через пятнадцать из комнаты выскочил одетый Лоуэлл, Алтея встала, опираясь на клюку, и во всеуслышание заявила: «Я восхищаюсь вашей смелостью, мистер Кэкстон. Вам иметь дело с моей внучатой племянницей – все равно, что пытаться засунуть устрицу в щель парковочного автомата. Было приятно с вами познакомиться. Жаль, что вы не сможете остаться на вечер».

– Значит, на аукцион он не пришел?

– Нет. Шофер отвез его прямо в аэропорт, и он вернулся в Нью-Йорк.

– А Дени?

– Мы с нею пошли на аукцион. Она пылала от ярости и хотела всем показать, что он не зря учил ее премудростям профессии. Все в зале, конечно, поразились тому, что она пришла. Для них это стало олицетворением американской отваги. Дени элегантно оделась, раздавала улыбки направо и налево – флиртовала со всеми мужчинами и необычайно мило беседовала с женщинами – и мимо нее не прошел ни один лот.

– И как все закончилось? – спросила я.

– Для нее – великолепно. Она купила портрет маркизы Сески за шестьдесят семь тысяч долларов. В каталоге не был указан автор. Но по приезде Дени отдала его своему реставратору, Марко Варелли, – вы уже с ним встречались? Он – гений. Когда он расчистил картину, то под вековой грязью нашел подпись сэра Джошуа Рейнольдса. Она продала полотно больше чем за полтора миллиона долларов. А еще шутки ради она купила на аукционе садовую скульптуру, что-то вроде лесной нимфы, если не ошибаюсь. Думаю, это не стоило ей и двух тысяч.

Мэрилин Севен перевела дух, затушила сигарету и закурила следующую, попутно напомнив официанту принести бокал «Сен-Верана».

– Верите ли, мисс Купер, я сидела с нею в одной комнате и смотрела на те же лоты. Мне эта скульптура показалась слишком вульгарной, чтобы поставить даже в заднем саду. А оказалось, что это работа великого флорентинца Джамболоньи. Стоимостью десять миллионов. Дени отказалась продавать ее. Она перевезла ее в Нью-Йорк и установила в ванной Лоуэлла. Хотела, чтобы он помнил о своем маленьком приключении. Чтобы оно врезалось ему в память.

– Я так понимаю, что это стало началом конца?

– Basta. Finito. Terminate. [21] Они не простили друг друга, и для Лоуэлла это стало подтверждением того, что их пути разошлись. Дени не знала, изменял ли он ей раньше, – хотя я уверена, что изменял. Он перестал быть Пигмалионом для Дени. И был готов найти себе новую Галатею.

– Почему же она просто не ушла от него? Ведь у нее было достаточно денег, чтобы начать собственный бизнес.

– Полагаю, что человек с прошлым Дени никогда не сможет вытравить из души страх кончить жизнь на ферме среди навоза.

– И это при ее капиталах? Поверить не могу!

– Неприятно говорить о не очень-то привлекательной стороне характера моей подруги, но она хотела немного пощипать Лоуэлла. Хотела заполучить кое-что из сокровищ Кэкстонов, отказывалась уходить без них.

– Но она не имела на них прав, мисс Севен. Картины принадлежат только Лоуэллу, разве нет? Кроме нескольких работ, купленных за время брака.

Она посмотрела на меня, как на полную дуру.

– Я говорю не о предметах искусства у них дома или в галерее. Разве вам ничего не известно о делах Кэкстона? Если нет, то вам предстоит многое узнать. Кэкстоны занимаются этим уже не первое поколение. Лоуэлл так тщательно охраняет свою коллекцию, что даже его служащие не знают ее истинных размеров и, что еще более важно, местонахождения. Но Дени было известно, что картины хранятся в швейцарских банках, а некоторые – даже в оставшемся с войны бункере в Пенсильвании. Он перевозит свои сокровища в бронированных машинах и на частном самолете. Подруга Дени, несомненно, была очень предана покойной. Я понимала, что она и дальше будет обрушиваться на Лоуэлла.

– Вы, наверно, знаете, что его детское прозвище – Третий, и его бесило, когда Дени так его называла. Так вот, Третьего так и не пригласили вступить в Ассоциацию торговцев предметами искусства.

Я снова покачала головой.

– В семьдесят пятом, кажется, и уж точно задолго до знакомства с Дени, его поймали на прослушивании телефонов самых престижных галерей Нью-Йорка. А тогда мало кто додумывался соединить шпионские высокие технологии с миром искусства. Он хотел выяснить, чем эти галереи владеют, и узнать спрос. Отец Лоуэлла потратил немало денег, чтобы разные исследователи составили для него каталоги, так называемые catalogues raisonnes.