Ольга Миленина - Вольный стрелок

Если Валерка при всей увлеченности собой и своей профессией, даже утомляя меня разговорами, оставался мужчиной — и не сетовал на жизнь, которая в последние годы была к нему не слишком ласкова, — то занудный Яшка больше напоминал бабу. Вечно брюзжащий, всем недовольный, капризный, беспрестанно жалующийся на газеты, в которых ему не заплатили или заплатили меньше, чем обещали. С поразительным однообразием стенающий по поводу того, какие все вокруг уроды — не умеют снимать, и ничего не понимают в фотографии, и не ценят его, великого фотографа.

— Я понимаю, — произнесла сочувствующе. Я знала, на что шла, когда набирала его номер, — но сейчас уже начала думать, что, возможно, мне лучше было бы ему не звонить. Потому что нытье я жутко не люблю. И если человек считает, что его не понимают и не ценят, если, на его взгляд, все только и пытаются его использовать и обмануть, то, мне кажется, ему надо идти к психиатру. Особенно если он упорствует в своем мнении вот уже несколько лет. — Думаешь, мне нравится, сколько мне платят? А куда деваться?

То, что мне якобы тоже плохо, его явно не утешило — из трубки по-прежнему доносилось недовольное сопение. И я мысленно извинилась перед Валеркой — по сравнению с Яшкой Левицким он был самым незанудным человеком на свете.

— Тебе для кого снимки нужны, мать? — послышалось наконец. — Если для вас, то не дам — тут пришел получать в конце марта, три месяца не был, думал, накопилось прилично, а дали пятьсот тысяч. Сто долларов, считай. Просто хамство! Мухин ваш, из отдела светской жизни, мне мамо-й клялся, что не меньше двадцати долларов за карточку платит, так я ему целую папку оставил. За три месяца картинок двадцать с лишним прошло — а мне вместо четырехсот, ну трехсот, если налоги вычесть, дают сто. Ну что с людьми делать — морду бить? В суд подавать?

Я издала какой-то неопределенный звук — настраиваясь на долгую беседу и пытаясь себя успокоить. Сколько я знала Яшку Левицкого, он всегда был таким. И если и менялся, то исключительно в худшую сторону.

Лет восемь назад, когда мы познакомились, он работал на договоре в каком-то спортивном журнале с крошечным тиражом, но снимал все подряд и бегал по московским редакциям, предлагая свои снимки. Которые у него брали неохотно — по крайней мере у нас, — потому что в штате были свои фотографы и снимали они совсем не хуже, а зачастую и лучше. Но неутомимый Яшка ходил по всем отделам, вываливал на стол горы фотографий — и предлагал оставить на случай, если вдруг что-то понадобится. Ему кивали, и он уходил довольный — и шел в другую редакцию.

За те восемь лет, что я его знаю, Яшка обрел всемосковскую известность.

В том плане, что он работал — внештатно или даже в штате — почти во всех московских изданиях. Но в итоге его отовсюду гнали, потому что он вечно был недоволен оплатой и к тому же продавал свои фото всем, кто готов был их купить.

А такое, понятно, не поощрялось ни раньше, ни сейчас — если уж взяли в штат, то будь добр не выступать по поводу гонораров и работать только на тех, кто тебе платит.

Я, например, долгое время писавшая в кучу журналов и газет помимо своей — глупо отказываться, если люди звонят и просят лично меня написать им кое-что, это ведь моя работа, я этим на сладкое и вино зарабатываю, — почти всегда пользовалась Псевдонимом, чтобы не было проблем с главным. А то он у нас припадочный, обидится еще, чего доброго, — и хотя ничем плохим это не кончится, зачем мне его обижать?

Яшка же всегда придерживался другого мнения. Восемь лет назад он считал себя талантливым — а сейчас давно уже был в своих глазах великим. И как великий имел право продавать все, что угодно, и кому угодно — если, конечно, не найдется кто-то, кто будет платить ему тысяч пять долларов в месяц только за то, чтобы он работал в одном месте. Деньги для нынешней журналистики большие — хотя в ряде изданий человек моего уровня получает две-три тысячи зарплаты, а рядовой фотограф не меньше тысячи-двух, — и Яшка, по-моему, это прекрасно понимал. Как понимал и то, что его не возьмут и на сумму, в пять раз меньшую, поскольку всем известно, что он скандален, склочен и всем недоволен. И снимает не настолько хорошо, чтобы платить ему ежемесячно даже пятьсот долларов оклада.

Тем не менее у Яшки всегда можно отыскать кадры, которых нет у других.

Потому что у него есть одна ценная черта — объясняющаяся как раз тем, что он нигде не работает. И в связи с этим целыми днями мотается по всяким мероприятиям — выставки и презентации, концерты и конкурсы, шоу и пресс-конференции — и добросовестно отщелкивает по три — пять катушек пленки.

И хотя снимков у него покупают мало, но зато он примелькался во всех тусовках — от артистической до политической — и частенько получает частные заказы. К примеру, снять крупному супермаркету его ассортимент, разложенный на полках, — для буклета, предназначенного для бесплатного всучивания покупателем.

Или сделать какому-нибудь бизнесмену, чиновнику или политику не самого высокого уровня свой собственный портфолио — прям как манекенщице. Политик за рабочим столом, с семьей, с товарищами по партии, на отдыхе, в спортзале, за рулем машины и т.д.

Именно поэтому я ему и позвонила — потому что у него могло быть то, чего могло не быть у других. Наши фотографы снимают конкретно для своей газеты, и если и приезжают на какое-то мероприятие — снимок ведь и заказать кому-то внештатному можно, если самому неохота или времени нет, — то делают, как правило, десяток кадров, зная, что пойдет все равно один, максимум два. И уходят, потому что есть другие съемки и еще надо быстро все проявить и напечатать, это же ежедневная газета, тут шевелиться приходится. А у Яшки времени куча, и потому он снимает долго и вдумчиво, наверняка теша себя мыслью, что когда-нибудь потом фотографии той или иной персоны вырастут в цене и все побегут к нему, а он как монополист будет долго кокетничать и выпендриваться, и торговаться, и в итоге получит сколько попросит — а именно несуразно высокую сумму.

— Ты лучше расскажи, мать, как сама. — Голос в трубке сменил гнев на милость — и, побрюзжав, стал вдруг игривым. — Замуж не вышла еще?

— Да ну, Яш, — с такой работой какая семья? — ответила вежливо, уже догадываясь, что последует дальше — разговор обо мне, — и торопясь перевести стрелки. — А ты сам?

— Да не — мне зачем, кругом столько девчонок симпатичных. — Левицкий сменил амплуа и из непризнанного гения превратился в донжуана. Хотя никогда не был ни тем ни другим. Вся его гениальность заключалась в способности мотаться целыми днями по городу и без устали жать на кнопку там, где другие нажмут один раз. А донжуанство — в неумелом заигрывании с самыми разными девицами, от откровенно страшных до красивых. При этом, судя по тому, как он себя вел, я не сомневалась, что он девственник — в его-то почти сорок лет — и если и имел какой-то опыт, то единичный. — Живу один, в свое удовольствие, зачем мне семья?