Ольга Миленина - Вольный стрелок

— Я же тебе сказала — не говорил он со мной о делах! — На лице ее появилась не просто злость, но даже ненависть. — А знакомых у него столько всяких было — я их всех помню, что ль? Он, может, и с Ельциным знаком был — мне откуда знать, он же меня с собой не везде таскал. А когда таскал и разговоры были по делу, без меня говорил. И все. А сейчас ты иди, слышишь, — ко мне скоро народ припрется. Тебе ж проблемы не нужны — ну и иди. Думаешь, с Андреем разошлась, так я теперь одна, что ли? Ты еще полчаса посиди, человек ко мне приедет — вот он тебя спросит, что ты за журналист и чего мне тут мозги трахаешь! И адвокат у меня есть — не то напишешь, разберутся с тобой! Вали на х…й, слышишь?!

Это было лишнее, это было слишком грубо и до беспомощности неубедительно — но я понимала, что она ищет любой способ от меня избавиться. Я действительно приперлась без приглашения, меня тут не ждали и не хотели видеть — я напоминала о неприятных минутах и днях и еще требовала информации. И ей очень хотелось, чтобы я ушла. Тем более что она умалчивала о чем-то — наверняка умалчивала, именно потому и разозлилась так. Но я не могла уйти без результата, офаничившись предположениями и сомнениями, — я должна была использовать все методы убеждения.

— Туда — всегда с удовольствием. — Я улыбнулась ей мягко, и ее злость прошла сквозь меня, не встретив ожидаемого сопротивления, сразу ослабнув. — Вы очень добрый человек, Ира. И потому мне очень жаль, что я вас огорчила, — и жаль, что вы мне не помогли. Жаль, что вы не хотите анонимно — а-но-ним-но — помочь мне в расследовании убийства человека, который долгое время был вашим любовником и кое-что для вас сделал, хотя бы в материальном плане. Возможно, вам стало на него плевать после того, как он вас бросил…

— Да, плевать, плевать! — Ее бесило, что я не иду на конфликт, ей хотелось, чтобы я тоже разоралась, а потом хлопнула дверью. — Плевать, усекла?

Да, год почти трахались, да, бабки давал, хату и тачку купил, и еще всего — так он и других потрахивал на стороне, усекла? Все, вали, если проблемы не нужны…

— Хорошо, Ира, я пойду, — произнесла вежливо, вставая. — Обещаю через неделю прислать вам по почте номер газеты. И обещаю, что там будет ваша фотография и ваши имя и фамилия. И упоминание, в каком университете вы числитесь. А еще там будет сказано, что вы знаете, кто убил Улитина, но боитесь об этом сказать. Да, адрес ваш я, кстати, тоже дам — на всякий случай, если кто заинтересуется. Милиции интересно будет с вами пообщаться — а может, и еще кому…

Я очень медленно это сказала, подчеркивая каждое слово. И взяла паузу, глядя ей в глаза. А потом повернулась и медленно пошла в сторону холла.

— И кому же со мной интересно пообщаться будет — кроме милиции? — В голосе был злобный сарказм. — Думаешь, деньги мне присылать будут как жертве несчастной любви? Давай, печатай адрес — на процент тебя возьму…

Я остановилась, не дойдя пары шагов до двери, — признаюсь, я очень неспешно шла, почти по-черепашьи, как бы любуясь напоследок ее квартирой, обозревая все вокруг, на самом деле ожидая ее реплики. И, услышав ее, повернулась, хотя и не сразу, как бы раздумывая, стоит ли отвечать. И посмотрела на нее устало.

— Нет, Ира, — я думаю, к вам человека пришлют. Пришлют те, кто в курсе, что вы можете кое-что знать. Кстати, говорят, Улитин остался кучу денег должен конкретным людям — так что за долги его могут квартирку у вас изъять и прочие его, так сказать, дары. А если они прочитают, что у вас есть свое мнение насчет того, кто мог его убить, — боюсь, что могут изъять и кое-что другое. По сравнению с чем потеря квартиры покажется пустяком…

Мне хотелось бы сказать, что она замолчала убито, поникнув головой. Но это, увы, было не так. Потому что она начала. ругаться — буквально взорвалась, разбрызгивая по огромной студии осколки матерных слов, употребляемых с чувством и весьма грамотно. Но я была уже в холле, скрывшись от них, пережидая артобстрел, — а они свистели бесплодно по комнате-студии, впиваясь в стены и рикошетя — но не достигая той цели, ради которой были пущены в полет.

Мне было жаль, что вышло именно так — потому что я ждала другого. Я ждала, что она все оценит и меня остановит. Она ведь не знала, что угроза моя пуста — что мои принципы мне не позволят поступить так с ней, даже если она этого заслуживала. Но у нее, такой спокойной, холодной и наверняка расчетливой, наверняка точно знающей, чего она хочет от жизни, эмоции возобладали над рассудком.

Я должна была дать ей последний шанс. То есть последний я уже давала, так что это был, если можно так выразиться, послепоследний. И я, надев пальто и посмотрев на себя в зеркало, пошла обратно, остановившись на пороге студии, в которой уже воцарилась тишина.

— Я очень сожалею, что так получилось, Ира. — Я говорила искренне, и мне хотелось верить, что она это почувствует — если вообще способна сейчас что-либо чувствовать, кроме ненависти ко мне. — И несмотря на ваши угрозы и вашу ругань, мне не хочется писать то, о чем я вам сказала. Но вы не оставили мне выбора…

Она молчала. Сидела в своем кресле, большом и красном, и курила нервно, не глядя на меня, — и не собиралась ко мне поворачиваться. И я, подождав пару минут, развернулась и двинулась к входной двери. Намеренно долго копаясь с тремя достаточно хитрыми, но, увы, не сейфовыми замками, специально издавая как можно больше шума. Не услышав за их металлическими звуками ее шагов.

— А если расскажу — между нами останется?

Я буквально застыла, услышав вопрос, я ведь не знала, что она вышла сюда за мной.

— Ни моего имени, ни фото, ни адреса — ничего не будет? А гарантии какие?

— Не будет ничего, — ответила тихо, судорожно думая, как быть с переданным мне Середой документом о покупке квартиры, который сбиралась поместить в газете, — и решая, что в принципе можно обойтись без него, просто упомянуть, что он у меня есть. Потому что слово надо держать. Обманешь одного — обязательно обманешь другого, и пусть об этом, может, никто и не узнает, но я-то буду знать. — Что касается гарантий — то их, разумеется, нет. Кроме моего слова. А если вы меня спросите, можно мне верить или нет, я вам отвечу, что можно. Потому что я не заинтересована в том, чтобы вам было плохо, — назову я ваше имя или нет, за статью мне заплатят одну и ту же сумму. И между прочим, денег за молчание я у вас не прошу. Нет у меня никакой выгоды, понимаете, Ира?

Я надеялась, что это она поймет — типичная представительница молодого поколения, высокопарно выражаясь, дитя материального века. В том, что касается морали, — не поймет. А в том, что касается выгоды, — должна.

— Ладно, пойдем обратно в комнату. — Дитя материального века, быстро просчитав все на внутреннем калькуляторе, кажется, сделало наконец свой выбор.