Владимир Тодоров - Пятый арлекин

Но в битве неожиданно наступил перелом. Денщик полководца в надвинутом на глаза кивере, во главе конницы, опрокинул войско Эбера и одержал победу. Никто не признал в нем генеральского денщика, а кто и признал — посчитал за лучшее промолчать: голова дороже минутного зубоскальства.

Английские солдаты, бросив полураздетую, ошалевшую от стра­ха маркитанку, поспешно ретировались. Каким образом произошло обратное перевоплощение, этого уже никто знать не может, да в этом и нет особой нужды.

Во всяком случае, генерал въехал в город в своем прежнем мундире, покрытый порохом и славой, с оторванным эполетом.

Памятник ему действительно воздвигли при жизни, но пребы­вание в образе маркитанки надломило генерала: он сгорбился, взгляд его потух и червь пережитого позора точил душу.

Он приходил к собственному памятнику, тревожно всматриваясь в него, и ему чудилось, что скульптор придал памятнику черты его денщика. Прославленного полководца терзала мысль, что о позоре могут узнать жители города.

По ночам его мучали кошмары: снялось, что всадник с площади трогал медной рукой поводья, медный конь скакал по улице и ко­пыта высекали из брусчатки искры, застывшие на мостовой медными горячими монетами. Ветер, напрягаясь, старался удержать всадника, ероша ему медные волосы, а литая шпага в вытянутой руке, каза­лось, неотвратимо приближается к лихорадочно бьющемуся сердцу живого генерала.

Всадник подъезжал к дому, медная рука открывала окно спальни и Тэль Эшо ясно видел сидящего на коне денщика. Он вскрикивал и просыпался, покрываясь с головы до ног липким сиропом страха.

Нервы полководца не выдержали, и однажды утром его сняли с монумента в безумном состоянии: он пытался спихнуть с коня фигу­ру всадница.

Жалкая история величия Тэля Элю мало кому известна, но это и не так уж плохо: ведь каждому городу хочется иметь свою ис­торию, тем более, что жители на городских воротах отлили ге­ральдический щит с девизом Дортинга: Справедливость, Отвага и Величие, подразумевая под ними Фемиду, с утерянными весами справедливости, и памятник Тэлю Эшо, познавшему трусость и бесчестье...— Норт закончил чтение и вскинул на Тропа глаза, в которых была надежда, что его труд не пропал даром.

— Вы гений,— просто ответил Троп,— вы создали удивитель­ную вещь: она действительно взорвет ханжески прилизанные учеб­ники, и мне совсем не хотелось бы теперь задавать вам никаких вопросов, если бы речь не шла о жизни человека.

— Извините,— сказал растроганный Норт,— но я так увлечен обдумыванием своих произведений, что, наверное, ничем вам по­мочь не смогу.

— Вы видели кого-нибудь в доме Марии Скалацца, кроме слу­жанки и Родриго?

— Я не знаю никого, кроме покойной миссис Скалацца, во вся­ком случае, я никого не замечал. Служанку помню смутно. Жаль, что ничего не смог сделать для вас. Для меня главное в моей работе, я имею ввиду литературу, не документальное описание; главное — передать характер события, объемность, и пусть я не точен в цвете мундиров и хронологии, зато правдив в изложении. До свидания, мистер Троп, до свидания, мистер... забыл вашу фамилию...

В машине Фердинанд с улыбкой посмотрел на комиссара.

— Немало ценного для нас услышали от старика, не правда ли, Эдвард? — и он рассмеялся.

— Я не жалею, что мы потеряли этот час Такой человек никак не мог жить на седьмой авеню. К сожалению, творцы живут в хижинах, Фердинанд. Ладно, поспешим: эксперты должны уже под­готовить для меня заключение. А ты отправляйся отдыхать: я тебя подброшу к дому.

Через несколько минут машина выехала на площадь, и Троп, глянув на памятник Тэлю Эшо, неожиданно расхохотался:

— А ведь Крис Норт прав: в этом памятнике и вправду таится какая-то мерзость... И как я этого не замечал раньше?

Через час на столе у Тропа лежало заключение экспертизы: подтверждалось предположение комиссара, что отпечатки пальцев на переставленных фигурках и других, взятых на выдержку, при­надлежат Стефании Закревской. И еще: розовое пятно на клочке простыни — след от вина сорта «Бордо», содержащего в себе сильный концентрат снотворного.

Троп ознакомился с заключениями, под которыми стояли под­писи известных криминалистов, и с удовлетворением откинулся на стуле. Посидев так с минуту, он нажал на селекторе кнопку внут­ренней связи:

— Приведите Родриго!

Испанец вошел под конвоем двух охранников и остановился у дверей, не решаясь двинуться дальше.

— Добрый день, господин комиссар.

Троп подал знак охранникам, чтоб их оставили наедине.

— Здравствуйте, Родриго, хотя я должен бы вас послать ко всем чертям, а не приветствовать!— тон, которым Троп произнес эти слова, был грозным, но глаза улыбались и с теплотой смотрели на Родриго Альвареса.

— Я чем-нибудь рассердил господина комиссара?

— Мистер Альварес, почему я должен вытаскивать вас из дерь­ма, а вы, в свою очередь, и пальцем не пошевелили, чтобы помочь мне? А вернее даже — себе?

— Мне нечего добавить к тому, что я говорил раньше.

— Вот как? Тогда я вам кое-что расскажу, а потом дам послу­шать один голосочек на пленке. Итак, Родриго, вы решили не впу­тывать в эту историю ту, которую любили, не правда ли? В день убийства вы не пошли домой утром как обычно, а остались у Сте­фании. Она тогда впервые проявила к вам чувства.

Родриго угрюмо молчал и не смотрел на комиссара.

— Зачем вмешивать еще и Стефанию? Знаю я эти допросы. Она ни при чем, ее вообще не было в тот день дома: автобус ушел в восемь часов утра.

— Знаешь, Родриго, в том вине, которое тебе дали выпить, было снотворное.

— Что?! Я не верю вам: Стефания не могла этого сделать!

— Могла, Родриго, могла. Ты же не вчера приехал в Америку, должен был кое-что повидать. Послушай, что говорит о тебе Сте­фания. Может быть это и жестоко с моей стороны, но пока ты не хочешь говорить правду, у меня нет другого выхода. Троп включил магнитофон.

— Вы уверены, что убийца Родриго?— прозвучал голос Фердинанда.

— А кто же еще, господин лейтенант? Вы подозреваете кого-то другого?

— Нет, Стефания, но вы же сказали, что он был тихим?

— Это правда, но он нуждался в деньгах и думаю, что выследил, где хозяйка хранит бриллианты. Мне сказали, что ей перерезали горло. Это на испанцев похоже: они все ходят с ножами.

— Родриго тоже носил при себе нож?

— Я... не знаю.

— Вам нравился Родриго?

— Что вы, он похож на ворону: смуглый, с прилизанными во­лосами. Фу! Мне нравятся другие мужчины, похожие на вас, гос­подин лейтенант.

Родриго поднялся со стула и минуту стоял, сжав кулаки, с дергающимся лицом, потом невнятно произнес какую-то фразу на испанском языке.