Паула Гослинг - Кобра

Клер поймала себя на том, что все еще кивает в знак признательности, хотя дверь за Малчеком уже захлопнулась.

Вернувшись в свою комнату, Малчек встал спиной к зеркалу и оглядел себя, рукой слегка касаясь шрама вдоль ребер. Прикосновение собственных пальцев не вызвало защитной реакции, а всего лишь воспоминания и сухую усмешку.

Его всегда называли везучим. Повезло, что хватало ума учиться на одни пятерки. Повезло, что было достаточно координации, чтобы бегать кроссы и играть в теннис. Повезло, что от него ожидали легкого успеха в жизни.

Ожидания окружающих. Как раз из-за них ему и захотелось в свое время бросить университет. Казалось, все вокруг хотели распланировать его жизнь. Он стал угрюмым, недовольным, диким.

Но ни одна из его собственных идей не оказалась лучше.

Суровым голосом его отец выговаривал своему младшему сыну, своей самой большой надежде, своему самому горькому разочарованию:

«Если будешь продолжать как начал, Майк, через год окажешься в тюрьме. Зачем тебе это надо? Ты не хочешь возвращаться в университет. Хорошо. Я ставлю тебя перед выбором. Или ты пойдешь в армию и выучишься там дисциплине или уйдешь из этого дома и никогда не вернешься. Мне больно это говорить, сынок. Но я говорю».

Древнее, как мир, разрешение проблемы блудного сына. Это было бы карикатурно, если бы не звучало так естественно в устах отца. Слова его были чуть обрезаны эхом акцента, который дед привез в Америку на пароходе. Малчек не сомневался, что отец страдал. Он слышал его боль, видел ее. Старик говорил, казалось, столетие: каждое слово падало словно удар топора, отрезая Малчеку пути для отступления. Он молча смотрел на отца: белый рот, белые волосы, обжигающие глаза, старые-старые сомкнутые руки.

Он уже пробовал оружие – мелкие преступления, наркотики и все другие ловушки агрессивного подросткового бунта. Но он не смог сделать тот последний шаг. Он не мог перестать любить своего отца, не мог отрицать своего восхищения его железной волей, которая удерживала слезы старика и не давала сорваться голосу.

И – Бог в помощь – он выбрал армию. А лучше бы тюрьму. Может быть, в тюрьме он бы не изучил искусство убивать.

Заступив вечером на дежурство, Малчек разозлился, увидев, что вокруг снова образовался полный беспорядок. Два новых детектива, отсидевшие дневную вахту, оказались еще хуже предыдущих.

Малчек не был по природе одержимым чистюлей, даже далек от этого, но почему-то открывающийся вид расползающихся кип журналов, переполненных пепельниц, передвинутой мебели и запутанных в шнурах штор очень его раздражал. Большую часть прошлой ночи он провел, наводя порядок, частью – чтобы не заснуть, частью – потому что не мог заставить себя остановиться. Теперь вокруг опять царил полный разгром.

Вошел Гроган, отряхивая влагу с плаща.

– Туман еще гуще станет, я его по запаху чувствую.

– Замечательно, – тяжело сказал Малчек, проходя мимо двух женщин-полицейских, беседующих в прихожей: одна уходила, другая только что пришла.

Он тихонько постучал в дверь спальни и открыл ее. Лампа у кровати была включена, но Клер отложила раскрытую книгу.

– Все в порядке? – он взглянул на нее, потом на окно, чтобы убедиться, что оно захлопнуто и шторы задвинуты.

Клер была одета в старомодную ночную рубашку: с длинными рукавами, высоким воротничком, пуговицами и пеной кружев вокруг шеи. Ее волосы блестели в свете лампы, несколько разлетевшихся прядей выделялись на спинке кровати как темные паутинки. Она выглядела не старше двенадцати.

– Да, спасибо. Я приняла одну из тех таблеток, что оставил мне доктор. Ко мне возвращаются силы, так что завтра сможем снова начать ссориться. Вам здесь слишком много позволяется. У меня был долгий разговор с доктором Боннерманом и Вас разобрали по косточкам.

– А я ничего не почувствовал, – усмехнулся Малчек.

– Об этом тоже упоминалось, – Клер посмотрела на него насмешливым взглядом, и его улыбка исчезла.

– Вы мне больше нравились, когда болели, – коротко сказал он и закрыл дверь раньше, чем она смогла ответить.

К полуночи с залива донеслись гудки сирен на маяке, предупреждающих о тумане. Гроган и Нэнси были поглощены старым фильмом Богарта, но Малчеку не сиделось на месте.

Он вышел в коридор, ведущий от парадной двери к задней, и пересек маленький холл, в который выходили двери спален. Он отомкнул замок, не позволяя ему щелкнуть, и, натянув плащ, вышел в ночь.

Туман окружил дом завесами, колеблющимися под слабыми порывами ветерка, который лишь вызывал зыбь над гравием. Рассыпанные камни напоминали бледные волны в бледном море.

Прямо перед домом находился большой одинокий камень, скорчившийся как огромная черная жаба, уставившаяся на дорожку. Оставаясь на тропинке, Малчек похрустел по гравию мимо камня, мириады капелек кружились вокруг распахнутых пол его плаща. Туман мог служить великолепным прикрытием, и это ему не нравилось. «В такую ночку во Вьетнаме я мог бы уложить добрую сотню», – подумал он.

Через проход в изгороди он выбрался на улицу и начал медленно обходить дом, останавливаясь, чтобы перекинуться парой слов с теми, кто сидел в темном неприметном автомобиле, припаркованном в двадцати ярдах от входа.

Один из мужчин в машине окликнул его:

– Майк, как дела?

Малчек пожал плечами:

– Наверно, внутри лучше, чем здесь. Кого-нибудь видели?

Оба детектива покачали головами, а тот, что сидел дальше, пригнулся, чтобы лучше видеть лицо Малчека.

– Только местные. Парень прогуливал собаку леди упражнялась, чтобы избавиться от своих варикозных вен, и все.

– Вам тоже физкультура не повредит. Обойдите дом пешком пару раз, тогда сбросите свои животы. Если он ищет шанс, то этот туман ему как подарок.

Он отошел, не дожидаясь ответа. «Им полезно растрясти задницы», – подумал Малчек. Сидеть в засаде в таком районе, как Хайшор, до чертиков скучно. Это облегчало задачу для Эдисона, но усложняло для них. Нечему было держать человека в бодрствующем состоянии, за исключением редких машин, проезжающих между широкими ухоженными газонами. Из опыта он знал, что люди в машинах не могут постоянно бодрствовать, но это уже зависело от подсознания разбудить их при первом же необычном звуке. В тихом районе, как этот, любой шум отчетливо выделялся.

Туман тем не менее мешал как видеть, так и слышать. Тяжелая влага в воздухе не только хорошо проводила звук, но и искажала его. Собственные шаги, казалось, следовали за ним и обгоняли. Не раз Малчек схватился за пистолет, прежде чем сообразил, что слышит самого себя.

Изгородь служила ему прикрытием, и он держался к ней поближе, благодарный за ее темную громаду, старую и непроницаемую. Разрозненные блики капель на листьях сверкали как драгоценности, и он слегка ударил по веткам, вызывая на себя душ.