Э. Хартли - Прожорливое время

Томас жалел о том, что не смог сказать ничего умного Катрине Баркер, которая, на его взгляд, была по-настоящему талантлива. Она относилась к тем ученым, чьи работы преображают взгляды на пьесу и контекст, в котором это творение родилось. Ему хотелось броситься покупать ее последнюю книгу, просто чтобы можно было вернуться и поговорить о ней, но он понимал, что не сделает ничего подобного.

Сессия была пленарной, поэтому конференц-зал оказался заполнен. Всем троим докладчикам, двум мужчинам и одной женщине, было лет под сорок, внешне они напоминали могущественных управляющих какой-нибудь корпорации с Западного побережья. Томас мало понимал из того, о чем они говорили. Время от времени он улавливал блеск поворотных точек, причем сам лексикон редко ставил его в тупик, так что он не мог списать все на сложный теоретический жаргон. Найт просто не понимал, о чем идет речь. Сам Шекспир редко упоминался в докладах — пара ссылок на «Короля Лира» в одном, несколько строк из «Двенадцатой ночи» в другом, — словно подразумевалось, что пьесы читали все. Вместо этого доминировали исторические подробности о каких-то никому не известных людях и событиях, точнее, условиях. Слушатели воспринимали все это как имеющее самое непосредственное отношение к теме конференции. Они восторженно рукоплескали, а когда секретарь объявил, что теперь можно задавать вопросы, стали с умным видом кивать друг другу и перешептываться.

— Все это очень хорошо, — сказал молодой парень в черном, вскакивая с места. — Но при условии, что пьесы были написаны Уильямом Шекспиром, человеком низкого происхождения, малообразованным, не совершавшим дальних путешествий и не бывавшим при дворе…

В зале раздались громкие стопы, многие стали выразительно закатывать глаза.

— Должен вам напомнить, что это конференция, посвященная творчеству Шекспира, — вмешался секретарь. — Этим именем мы называем человека из Стратфорда-на-Эйвоне…

Раздались громкие аплодисменты и одобрительные крики. Парень в черном продолжал что-то бормотать, ссылаясь на графа Оксфордского и настаивая на том, что сын стратфордского перчаточника не мог творить поэзию, наполненную такой утонченностью и знанием мира…

Томас поспешно бежал из зала.

Покинуть конференцию вообще означало бы признать свое поражение или, что хуже, неудачу в более крупных масштабах, но Найт не желал слоняться в кулуарах в надежде пристать к какой-нибудь группе умных людей, знающих друг друга на протяжении многих лет и воспринимающих конференции как возможность снова встретиться. Он направился в бар. По крайней мере, со стаканом в руке Томас будет производить впечатление человека, у которого есть какое-то занятие.

«Золотой петух» был обит темным деревом, в зале стояли красные кожаные кресла. Томасу захотелось выпить джин с мартини, но затем он решил не расходовать то, что обычно откладывал на ужин, и заказал пива. Не успел он отхлебнуть два глотка, как поднял взгляд, уверенный в том, что на него пристально смотрят. У главного входа стояла Полински. Она застыла совершенно неподвижно, глядя на Томаса так, словно уже давно была здесь, изучая его. У нее на лице Найт увидел что-то похожее на скептицизм, даже на неприязнь, и его рука, поднятая было в приветливом жесте, остановилась на полдороге.

Поколебавшись еще мгновение, Полински неторопливо приблизилась к Томасу, не отрывая от него взгляда, и сказала:

— Добрый вечер, мистер Найт. Что привело вас сюда?

— Конференция, посвященная творчеству Шекспира, — ответил Томас, похлопав по программе, лежащей на столике рядом с кружкой пива. — Это как раз то, чем я когда-то занимался. Вот и решил заглянуть — посмотреть, может быть, встречу старых знакомых.

— Например, Дэвида Эсколма? — Полински по-прежнему стояла рядом со столиком.

— Он сегодня утром выписался из гостиницы, — сказал Томас. — Разве я вам не говорил?

— Нет.

— Значит, вы пришли сюда, чтобы встретиться с ним? Сожалею. Я бы избавил вас от хлопот.

— Ничего страшного.

Она по-прежнему сосредоточенно, задумчиво смотрела на него. Томас пододвинул ей стул, Полински медленно уселась напротив, как-то странно, неестественно двигаясь, словно обращалась с чем-то дорогим и хрупким. Она положила руки на стол. У нее были большие руки с грубой кожей и неухоженными ногтями.

— Значит, вы занимались творчеством Шекспира в Бостонском университете, — сказала Полински.

Томас начал было кивать, затем спохватился и констатировал очевидное:

— Вы навели обо мне справки.

— Скажем так, за многие годы вы оставили за собой обширный след.

Это замечание могло быть шутливым, однако глаза офицера полиции говорили обратное.

— Человек должен высказывать то, что у него на уме, — сказал Томас и отпил глоток пива.

В свое время у него имелась привычка выплескивать все, что он думал о городе и системе образования, любому, кто был готов его слушать, особенно журналистам. В основном эти речи оказывались очень нелицеприятными, нередко подпитываемыми разочарованием и чувством неудачи. В конце концов после одного подобного заявления Томас лишился работы. Почти на целый год.

— В прошлом году вы попали в газеты не за высказывание того, что у вас на уме, — заметила Полински.

— То был другой случай, — согласился Томас.

Странные события, произошедшие на Филиппинах в прошлую Пасху, попали на первые полосы. Газеты рассказали не все, но история о том, что обнаружил Найт, распутывая обстоятельства смерти своего брата, привлекла большое внимание. В школе Томас наотрез отказался обсуждать причудливое сочетание вооруженных фанатиков и древней археологии, которое привело его из Италии в Японию, и кровавые события на берегу того филиппинского островка, где умер его брат и где все наконец завершилось, но город запомнил своего героя. Едва ли можно было ожидать обратного, после того как Томас побывал в самой гуще таких сенсационных событий.

По иронии судьбы эти самые приключения круто перевернули его жизнь. Без них он ни за что не смог бы вернуться на прежнее место работы, не восстановил бы отношения с Куми. Утрату брата помогло пережить то, что эта смерть повлекла за собой столько положительных последствий.

Выдержав пристальный взгляд Полински, Томас пожал плечами и сказал:

— Если вы полагаете, что я охотник за известностью, стремящийся любым способом пережить прошлогодние пятнадцать минут славы, то ошибаетесь. Вам известно, что в прошлом году мне пришлось через многое пройти. Да, все это действительно было таким страшным, безумным, как изобразили в газетах. Но я вам говорю, что не искал ничего подобного и уж определенно не отклика бульварной прессы. Если бы можно было променять все это на жизнь моего брата и друга, я сделал бы это без колебаний.