Э. Хартли - Прожорливое время

— Привет, Том, — сказала Куми.

— Ты больше не говоришь «моси-моси», — улыбнулся он.

— Только не тебе. Ты единственный, кто звонит в такой поздний час.

— Как Токио? — спросил Найт, чувствуя, как звуки голоса Куми спускают натянутую у него внутри пружину подобно горячей ванне.

— Знаешь, как обычно. Государственный департамент хочет привлечь меня к решению вопросов интеллектуальной собственности с Китаем, а я в этом ровным счетом ничего не смыслю.

— Начальство понимает, что ты владеешь японским языком, а не китайским?

— Да.

— В таком случае почему именно ты?

— Понятия не имею. Считается, что я умею общаться с людьми.

— Господи, да начальство тебя совсем не знает.

— Никто не знает меня так, как ты, Том, — сказала Куми, как всегда насмешливая. — По крайней мере, некоторые мои стороны видишь только ты.

— Хотелось бы надеяться.

— Я имела в виду совсем другое. У тебя образ мышления…

— Студента-первокурсника?

— Пожалуй, — согласилась Куми. — Ты не староват для этого?

— Возможно. Но иногда мне кажется, что по-настоящему я знал тебя только тогда, когда мне было двадцать.

Ему покаталось, что он услышал, как Куми вздохнула Несколько лет они были в ссоре, причем яростной, а теперь, по крайней мере, снова разговаривали друг с другом. Быть может, между ними сохранялось нечто большее, но говорить об этом со всей уверенностью было трудно. Все это время они оставались мужем и женой хотя бы формально.

— Как твои занятия? — спросил Томас.

Куми решила, что, поскольку ей придется пожить в Японии, можно будет заодно и прикоснуться к культурному наследию. Она записалась на курсы по трем предметам: карате, традиционная японская кухня и икебана. Именно искусство расставлять цветы отправилось к черту первым.

— Эти женщины сводили меня с ума, — объяснила тогда Куми. — Все должно быть именно так. Сделать это можно только одним способом. Они втыкают в горшок две бамбуковые палочки и цветок камелии, а ведут себя при этом так, словно обезвреживают боеголовку тактической ядерной ракеты. Они смотрели на меня и говорили: «Это неправильно». Неужели? Речь шла о расстановке цветов! Я вынуждена была бросить все, пока никого не убила.

Этот разговор велся две недели назад.

— Не знаю, как долго еще продержится карате, — сказала Куми сейчас. — Тренеры говорят, что я слишком агрессивная и не могу сосредоточиться.

Томас фыркнул.

— Смейся-смейся, учитель английского языка, — обиделась Куми. — Вот я вернусь и надаю тебе по шее.

— Когда? — тотчас же спросил Найт.

— Когда научусь закручивать суши. Это у меня получается лучше. Дзен-буддизм гораздо понятнее, когда ты готовишь булочки с рисом и водорослями, не получая при этом ногой по голове. Сам прикинь.

— Послушай, у меня кое-что случилось, и мне нужно поговорить с тобой.

Он рассказал о мертвой женщине. Куми задавала правильные вопросы до тех пор, пока у него не закончились ответы, после чего наступила тишина. Тогда Томас рассказал о поминальной службе по Бену Уильямсу.

— Что-то не припомню, чтобы ты упоминал о нем, — заметила Куми.

Это было сказано без критики, но Томас ощетинился:

— Ты со мной тогда не разговаривала, забыла?

— Нужны двое, чтобы… Не знаю, — сказала она. — Кажется, в пословице говорится про танго.

— Верно, — вынужден был признать Томас.

— Извини, Том, но я не смогу приехать в Штаты прямо сейчас.

— Понимаю, — произнес Найт, радуясь тому, что Куми хотя бы задумалась над такой возможностью. — Я сам не могу сказать, что подействовало на меня сильнее, убийство или поминальная служба. Бедняге Бену было столько же лет, сколько мне, когда мы с тобой познакомились.

— Вот как?

— Тут уж задумаешься, правда? — сказал он, и гулкая пустота этой фразы заставила его добавить что-нибудь еще: — Я имел в виду, тут начинаешь понимать, как у тебя мало времени, как нужно стараться…

— Жить сегодняшним днем?

— Да, что-то в таком духе.

— Том, у тебя все в порядке?

— Да. Извини. Просто на меня, наверное… накатила меланхолия. Мне тридцать восемь лет, Куми, понимаешь? Тридцать восемь. Значит, я уже прошел половину пути.

— Какого именно?

— Жизненного, — сказал он. — Я имею в виду, если взять в расчет среднюю продолжительность жизни. Больше половины, если со мной что-то случится…

— Да, очень жизнерадостная тема, — заметила Куми.

— Извини.

— Я сожалею, что меня нет рядом, Том, но прежде ты не хотел, чтобы я вернулась.

— Не совсем верно, — поправил ее Томас. — Хотел, но сам этого не понимал.

Куми рассмеялась, и он поспешил развить свое преимущество:

— Итак, о каком сроке идет речь? Полгода? Год?

— Том, не знаю, — сказала Куми, и в ее голосе снова прозвучала осторожность, нежелание связываться с ним. — Сейчас я не могу об этом думать. Проект, которым я занимаюсь, начинает приносить какие-то ощутимые результаты. Я жалуюсь насчет своей работы, но это частица меня. Между нами, чаще всего я выполняю ее совсем неплохо и люблю. Дай я разберусь со всем, и тогда мы поговорим. Обещаю.

— Через неделю?

— Две. Может быть, три.

— Хорошо.

— Вот и отлично, — сказала Куми, рассмеялась и сделала короткий шумный выдох, выпустивший напряжение у нее из груди.

Звук оказался настолько знакомым, что Томас буквально увидел его и понял, что он означает. Это было облегчение, радостное и благодарное, и Найт почувствовал, что Куми задолго до его звонка собиралась с духом, чтобы сказать ему, что пока не приедет, еще не готова даже обсуждать это.

— Хорошо, — повторил он, гадая, когда в следующий раз увидит ее и почему все эти телефонные разговоры заставляют его чувствовать себя участником телевизионного шоу, досрочно выбывшим из борьбы, уносящим домой утешительный приз, который у него уже есть или никогда не был ему нужен. — Я просто хочу, чтобы ты приехала.

— Постараюсь, — сказала Куми. — Обещаю.

Когда зазвонил телефон, Томас возился в заваленной книгами кладовке, которую он в шутку именовал своей библиотекой. Весь год Найт, словно одержимый, читан романы. Даже после нескольких часов проверки тетрадей он уютно устраивался в уголке со стаканчиком чего-нибудь крепкого и книгой и сидел до тех пор, пока у него не начинали слипаться глаза. Томас медленно переворачивал страницы, мысленно взвешивал каждую фразу, независимо от того, насколько примитивным был жанр, и всегда дочитывал книгу до конца, какой бы плохой она ни была, даже если на это уходили недели. По его прикидкам, каждая третья оказывалась лишь пустой тратой времени. Как правило, он предсказывал это после первых нескольких страниц — точно так же Найт после первого абзаца определял, какую оценку поставит за сочинение своему ученику, — но не мог ее бросить. Кладя на пол стопку девственно новых книг в мягкой обложке, Томас подумал, что этим своим недостатком он втайне гордится.