Юлия Кристева - Смерть в Византии

Я знакома с одним русским поэтом, который решил, что находится в Византии, когда ему чистили в Константинополе башмаки. Константинополь и впрямь кишит всякого рода чистильщиками, вооруженными блестящими баночками и щеточками. Нищета всемирного толка, имя тебе чистильщик обуви в Стамбуле. Так вот этот поэт любил хаживать на базар, расположенный в знаменитых катакомбах. Чего там только нет: бронзовые предметы, браслеты, распятия, ятаганы, самовары, иконы, ковры. Обратите внимание, ковер в глазах туриста — отличительный знак Византии. Вот ведь как! И сколько же в этом слепоты, близорукости, отсутствия метафизического взгляда, чувства Истории! Поэт принял этот лабиринт со сводами над головой за православный храм, разукрашенный, как цитата из Пророка. Это в порядке вещей, русские ищут зло вовне (в Чечне, например), а что уж может быть более внешним для этих жителей занесенных снегом меланхолических просторов, чем моя Византия, за которую они принимают роковую Аравию?

— Себастьян цитирует одного немецкого философа, знавшего толк в греческих чудесах. Так вот этот философ считал, что они дошли до наших дней в целости и сохранности и наблюдать их можно у крестьян в местечке Кайзариани, в небольшом православном храме, низкие своды которого так никогда и не познали юрисдикцию Римской Церкви и ее теологию. — Норди листает тетради Себастьяна, которые я теперь тоже читаю, и при этом поучает меня. Это отвлекает от нераскрытых преступлений.

Ясное дело, философы, а немецкие особенно, всяким там законам предпочитают романтическое народное начало, это у них от неизбывной зависти к грекам и так или иначе проявляется, пусть даже они и творят и мыслят в русле латинской теологической традиции. (Так я думаю, но помалкиваю.)

Никакого отношения к моей Византии это не имеет, та, что моя, лишена какого-либо обрамления: коранического, романского, оперного, коврово-самоварного. Перенеся греческую безмятежность на христианскую почву, моя Византия явила человечеству свой политический лик, измученный беспрерывными битвами за власть, но и наделила его пульсирующей совестью, жгучим сомнением, рождающим все новые и новые ереси.

Норди продолжает поглощать дядюшкины записи, а может, только делает вид. Время от времени, оторвавшись от тетради, он мне улыбается. Я понимаю — мысли его витают далеко. Мои тоже. Шах-Минуш, третий член нашей новой семьи, трется о ногу Норди и мурлычит от удовольствия. Я грежу, плету мысленное кружево и веду собственное расследование.

Вам скажут, что с самого своего основания при Константине Великом в 330 году Второй Рим был городом в большей степени азиатским, чем римским, что уже тогда там царила жестокость восточных сатрапов, а римское право ни во что не ставилось. И что это превратило двор императора в банду убийц, расправлявшихся с конкурентами изуверскими способами и рвущимися к власти. Отсюда, мол, и Третий Рим в Москве со Сталиным во главе. Вам также скажут, что православное христианство ни во что не ставит человеческую личность… Ох уж эта личность! Пора бы уже знать, что это понятие родилось на Западе в борьбе за права человека, а в Византии этим и не пахло. Там поклонялись наслаждениям, экстазу смерти, эрудиции, еретической агиографии, политической хитрости. Там задолго до Агаты Кристи, Патрисии Корнуэлл и Мэри Хиггинс Кларк сочинялся полицейский роман. Византия кишит историями, не попавшими в Историю, это тупик, из которого нет выхода, окончательное размягчение христианской души, готовой улечься на арабский ковер — снова этот ковер, — псевдозапал с душком, телом и сердцем отданный мусульманским ордам. Скажут вам и о том, что наводящие ужас всадники Пророка, вступив под мозаичные купола Святой Софии, [54] В 1453 г. Константинополь пал под натиском турок. могли бы и удержаться от того, чтобы резать византийцев-еретиков, ведь лабиринты византийской души уже и без того находили отзвук в арабесках восточной духовности, декоративной и плоскостной. Обратитесь к их бесконечным изощренным уловкам и заговорам, от которых, как и от церковных соборов и прочих мушиных лапок теологии, попахивает наличными, а вовсе не восхождением к Истине!

Вам нет дела до умозрительных построений поэтов и философов, вы предпочитаете беглое ознакомление с брошюрками по истории? Что ж, попытаемся воссоздать искривленные генеалогические деревья императорских родов, так часто надломленных: Феодосий — Аркадий — Марциллин — Пульхерий — Феодосий, Лев I и II, все Юстинианы и Юстиции, Тиберии и Константины вплоть до узурпатора власти Фоки — чего-чего, а уж узурпаторов-то хватает! — Ираклий I, Константин III, затем четвертый, Исавры со Львом III и другими, не забыть про Никифора I Логофета, Михаила II Заику, Феофила и Феодора, Михаила III Пьяницу, а также линию Василиев, начиная с I Македонца и II Болгаробойца (с ними мы еще встретимся!). Но и это не все. Есть ведь еще императрицы, и в том числе несколько Феодор — их я люблю больше других, — и уже только посте них настает черед Комниных и Ангелов.

Это все одно, что перечислять китайских императоров, н-да, Восток! А, ладно, не будем углубляться в эти дебри и докапываться, какими были братья нашей принцессы Иоанн и Андроник и ее сестры Феодора и Ирина. Не потому, что она лишь вскользь упоминает о них или вовсе умалчивает, просто нас интересует другое: чем была Анна для Себастьяна. Хоть не меньше интересен и ее брат Иоанн II Комнин — человек, который, сослав свою сестру, затевавшую заговор, в монастырь, способствовал появлению на свет прославленной писательницы. И сам он, если верить некоторым хроникерам, был одним из выдающихся людей Византии и как государственный деятель, и как личность, что не так часто встречалось в среде императоров. Доказательством тому служит тот факт, что он наголову разбил печенегов (сегодня, согласитесь, о них ничего не слыхать), умиротворил Балканы, произвел неизгладимое впечатление на сельджуков в северной части Малой Азии и даже на нормандское княжество Антиохии. Шутка ли!

Вот и выходит, Византия — непрерывная цепь войн, сменяющихся один за другим василевсов, само непостоянство, чуть ли не возведенное в принцип. В общем, не слушайте все эти наветы прагматиков, манипуляторов cogito. [55] Здесь: в области мысли (ит.). Моя Византия — я вам уже говорила — это образ жизни, те тона, в которые окрашено время.

Не став правительницей, Анна принялась за воспоминания, устремленные в будущее. Анна — предтеча, предчувствие, предвосхищение. Шоу одной женщины: в начале XII века впечатляет, не правда ли? Перекресток, на котором сошлись, сшиблись цивилизации, культуры, народы — это она. Мужское и женское начала, плакальщица и воительница — это она. Особенная и универсальная, безутешная и гордая — это она. То ли Анна, то ли сама Византия.