Леонид Мендельсон - Пятый угол

Иван Сергеевич поднял бокал с темно-коричневой жидкостью и посмотрел через него на свет.

- Красота! Прямо как у тети Маши на Тишинском рынке. — И, довольный, улыбнулся своим воспоминаниям. Кстати, о чем вы беседовали с официантом, пока я отсутствовал по нужде?

- О том, что пути господни неисповедимы: он раскусил, что мы с вами из далекой России. И интересовался, сколько там дают на чай.

- И вы уже это сделали? И сколько не пожалели?

- Иван Сергеевич, не беспокойтесь — за все платят богатые родственники.

- Принимаю ответ. Так на чем же мы с вами остановились? Ах да, на факте, что наследники Шерлок Холмса пока не на высоте. И что они хотят от вас?

- Собирают информацию по крупицам и проверяют разные варианты. Кстати, вчера был обыск в нашей квартире.

Реакция собеседника напомнила разгоняющийся паровоз: от мягкого ритмичного поглаживания скатерти на столе и до рваной нервной дроби пальцами обеих рук.

- Ну, а результат?

- По моему наблюдению — никакого, хотя, должен вам доложить, работали специалисты красиво: быстро, аккуратно, не оставляя беспорядка.

«Похоже, эффект достигнут, и зерна подозрения посеяны, — показалось Науму. — Можно добавить еще, но немного; не переломить палку».

- Моментами мне казалось, что действуют не полицейские, а слаженная бригада хирургов, настолько выверенными и элегантными были их движения.

Надо было отдать должное Ивану Сергеевичу: услышанное, по крайней мере по внешним признакам, оказалось неожиданным и малоприятным, но он достаточно быстро вернулся в свое обычное состояние. Предстояло еще понять, то ли он принял информацию к размышлению для дальнейшей корректировки планов, то ли не почувствовал в ней опасности.

Сделав несколько глотков пива, собеседник отодвинул пустой бокал и оперся на край стола. Взгляд его сделался жестким, колючим, заранее определяющим, что время демократической беседы истекло.

- Мы не будем решать проблемы Скотленд-Ярда — своих выше головы. Что вы успели сделать в плане контакта с вашим родственником?

- Пока ничего. Прошло менее двух суток и не в бездействии.

Похоже, что ответ не очень понравился Ивану Сергеевичу; он снял очки, несколько секунд протирал их мягкой салфеткой, одел, снова снял, чтобы более тщательно убрать какое-то пятнышко, и, наконец, заговорил:

- Я хочу, уважаемый Наум Григорьевич, чтобы вы до конца осознали важность порученного вам дела, важность и ответственность перед государством, вашей семьей и карьерой, если они вам дороги. Давайте, как говориться в народе, не будем вешать лапшу на уши, а займемся этим делом.

Наум молчал, чувствуя инстинктивно, что молчание сейчас и в самом деле — золото

- Давайте сделаем вот что: пригласите своего родственника пообедать в ресторане. Сообщите о времени встречи, и вам будет заказан стол. Название ресторана сообщу позднее.

Всю обратную дорогу оба молчали, и, лишь подъезжая к дому Наума, Иван Сергеевич сказал:

- Сегодня или завтра к вам зайдет человек, чтобы посмотреть последствия работы специалистов из полиции или откуда там еще.

«Значит, достало все-таки!»

- Это не совсем удобно — со мной живет двоюродный брат. Юноша, при котором этого делать не стоит.

- Тогда постарайтесь остаться один, и позвоните. Но не с домашнего телефона.

Нет, пироги с мясом в пабе оказались не самым лучшим вариантом. Можно вспомнить, конечно, образцы и более высокой кулинарии, но непревзойденным эталоном было то, что пекла бабушка: от исходящих из кухни запахов голодный желудок тонконогого юнца бурчал, посвистывал, издавал самые невероятные звуки. Напряжение возрастало до невероятных пределов, когда бабушка, протыкая пирог спичкой, проверяла его на готовность. А может быть, виновато было не бабушкино искусство, а время? Никакой секундомер не смог бы зафиксировать скорость, с которой поглощались корочка свежевыпеченного хлеба или простой пончик из школьного буфета — темно-коричневый из-за многодневного использования масла сомнительного качества. Все было ясно и просто: не бывает невкусной еды, а все окружающее, в том числе люди, четко делилось на две категории — наше и чужое, свои и враги, черное и белое.

Полутона появились позже, с возрастом, испортив это яркое, бескомпромиссное восприятие действительности. «Вот, например, я», — пытался сосредоточиться Наум, сидя у журнального столика, на котором лежали шахматная доска с разложенными фигурами. «Почему мне мало их изящества? Почему мое внимание обращается на то, что является лишь рамкой к великолепной картине? Что за наваждение эта шахматная доска?»

Наум сдвинул фигуры с доски и взял ее в руки. «Ну что меня может раздражать в ней? Нестандартное соотношение размеров клеточного поля и ее высоты? Обилие металлических украшений, придающих тяжеловесность, не гармонирующую с легкостью и изяществом фигур? Может быть акустика?» Он взял черную ладью, прикинул ее на вес и поставил на доску несколько тверже, чем обычно делал во время игры: звук жесткий, слегка дребезжащий, стандартный для любительской продукции, но не соответствующий высокому классу этого изделия. «Ну и что? Это — не причина для раздражения».

Трель телефонного звонка слилась с настойчивым трезвоном в дверь. На пороге стоял Бен с выражением лица, не предвещающем ничего хорошего. Телефон замолк на пару секунд и тревожно залился с новой силой. Наум метнулся в комнату и услышал взволнованный голос Пэм:

- Где Бен? Что там случилось?

- Он здесь, и у нас все в порядке. Почему ты так нервничаешь?

- Вдруг сорвался с работы и уехал неизвестно куда, ничего не сказав. А тут еще сильный приступ у Мерин, да такой, что пришлось вызвать карету скорой помощи.

Из отдельных реплик Бена следовал четкий анамнез: нервы у всех доведены до предела, и каждая мелочь вызывает неадекватную реакцию.

Внешне он выглядел весьма респектабельно: бледное, осунувшееся, слегка небритое лицо, стрижка короче, чем обычно, элегантный темно-серый костюм. Но внутреннее состояние отражали глаза — ранее живые, моментально реагирующие на собеседника, теперь говорили лишь о вежливой внимательности их хозяина.

Телефонный разговор закончен, но еще несколько секунд Бен находился во власти пережитых эмоций, затем сел в кресло напротив Наума, возле журнального столика, на котором были разбросаны шахматные фигурки.

- Слышал, что комиссар Шоу передал их тебе. Нравятся?

- Неоднозначно: и восхищают, и раздражают. А как они тебе, особенно доска?

- Я не большой их поклонник. Отец как-то пытался подробнее рассказать мне о шахматах, но не получилось. Теперь я чувствую, что многое ушло вместе с ним; сейчас бы я спрашивал и слушал, а не бежал исполнять сиюминутные проблемы. Извини, Наум, у меня очень мало времени, а нам надо серьезно поговорить. Хочу сказать тебе по-родственному, что ведешь ты себя, по меньшей мере, неосмотрительно, не поддерживая постоянную связь со мной.