Леонид Мендельсон - Пятый угол

Окна кабинета выходили в тихий, плохо освещенный двор; в темных, начищенных до блеска стеклах, как в зеркале, отражался он, Наум, с фужером в руке, и Бен, опершийся локтями на стол и запустивший пальцы в седую шевелюру.

- Дорогой кузен, ты прекрасно понимаешь, что мое пребывание в Англии сильно затянулось: семья, работа, да и стал похож на гостя, долго задержавшегося у двери и порядком надоевшего хозяевам. Не мотай головой. Любое гостеприимство имеет свои временные рамки, тем более — в нашем случае. Имеешь ли ты возможность повлиять на Шоу и ускорить мой отъезд?

- Уже пытался, но без эффекта. Плохо понимаю его игру.

- Что он сказал?

- Не все зависит от его желания. Сделаю еще одну попытку встретиться и добиться разрешения на твой выезд. У тебя еще есть ко мне дело?

- Да, и оно не менее сложное, по крайней мере психологически. Не возражай сразу и не перебивай меня. Семья Вольских напоминает сейчас капельки ртути, раскатившиеся по уголкам и щелочкам от одной большой капли. Каждый из нас, — Наум почувствовал, что подобрал правильное местоимение, — в одиночку переживает случившееся, и это плохо, вдвойне тяжело. А ты не пытался проанализировать, что так угнетает всех, что создает ощущение потери и одиночества, за исключением, конечно, главной причины — смерти Давида?

- К чему ты клонишь?

- Сейчас скажу, потерпи. Отдаем ли мы себе в этом отчет или нет, но подспудно каждый перестал чувствовать опору, которая называлась Семья, и не важно, в каких отношениях были между собой ее члены. Вчера это был большой клан, куда приходили со своей радостью или проблемой, и в большинстве случаев находили понимание и поддержку.

- Ты прав, но ничего не вернешь.

- Ну, а если я прав, то необходимо все восстановить. И сделать это должен ты; надеюсь, не требуется объяснять почему?

Бен смотрел на брата остановившимся взглядом, смотрел и как будто не видел. Молчание затягивалось, и Наум даже подумал, что его слова не были услышаны, что сидящий перед ним старший сын Давида, так похожий на своего отца, мысленно находится не здесь, в кабинете главы фирмы, а в совершенно ином, доступном только ему измерении.

- Ты меня слышал?

- Да. Слышал и все понимаю. Но мне это не под силу, я не в состоянии заменить отца: он был для всех нас Богом, а я — лишь один из равных.

- Если не ты, так кто? Никто? Значит, можно поставить крест на этом Храме, который твой отец строил всю свою жизнь? Понимаю, что говорю высокопарно, но мне необходимо достучаться до твоего сознания, разбудить тебя!

- Не верю в свои возможности. Все мы уже взрослые, и каждый в состоянии построить свою жизнь так, как считает нужным.

- А разве Давид навязывал кому-нибудь свои требования или понятия на семейную жизнь? Или, все-таки, в его дом добровольно приносили проблемы и радости, вопросы и просьбы? Ты прав: все разлетятся по своим углам и будут строить автономное существование, но беда в том, что в их жизни уже была Семья, которой им будет очень недоставать.

- Что ты на меня давишь? Ты хоть представляешь себе, насколько все это сложно, сколько есть видимых и скрытых проблем?!

- Не все, возможно, но кое о чем догадываюсь. Нет необходимости и возможности сейчас, немедленно, решать все проблемы. Бен, дорога начинается с первого шага, и нужно его сделать.

- Договаривай.

- Приближается суббота, и по традиции все должны собраться на вилле, а ты как старший в семье мужчина обязан заменить отца.

Последние слова привели Бена в возбуждение: он начал ходить по кабинету быстрыми шагами, натыкаясь на кресло, стол, не замечая, что беспрерывно снимает и надевает очки.

- Нет, Наум, не так все быстро. Я не готов, может быть потом.

Выйдя из кабинета, Наум попросил секретаршу соединить его по телефону с миссис Пэм и после нескольких слов приветствий напросился в гости.

Начав разговор издалека, после нескольких реплик понял, что эту женщину не нужно готовить к главной мысли. Пэм слушала молча, не задавая вопросов, и, когда Наум высказал довод о важности этого шага для укрепления морального состояния и уверенности Бена, решительно встала, подвела его к телефону и повелительным тоном сказала:

- Садитесь. Обзванивайте всех и настаивайте приехать на виллу. Свяжитесь с Джоном и дайте распоряжения от имени Бена. А его самого я беру на себя.

И был вечер, печальный и торжественный: каждый сидел на своем привычном месте, и только Бен, облаченный в та- лит, стоял рядом с креслом жены, никак не отваживаясь на решительный шаг. Это был не просто шаг во главу стола к креслу Давида; он должен подняться на свой Сион и вернуться с заповедями на скрижалях, которые смогут убедить всех вместе и каждого в отдельности, что большая Семья по-прежнему существует, и дух ее неизменен.

Еще никто за столом не может поверить в реальность происходящего. Наверняка чувствует это и Бен, еще несколько минут до этого сказавший Науму, что «в одну и ту же воду нельзя войти дважды».

Но уже не существует пути назад, и он должен найти слова, которые, прежде всего, придадут уверенность ему самому, позволят проникнуться духом отца, его силой и мудростью. Это должны почувствовать все сидящие за столом и напряженно ожидающие этих слов. И только тогда они поверят, что их Семья живет и будет жить.

Большой зал освещался только несколькими свечами, установленными на столе, отчего лица приобрели неестественную бледность. Блики света выхватывали силуэты Джона, стоящего за креслом Мерин, Селины и Джейн, замерших у двери. В звенящей тишине было слышно только легкое потрескивание горящих свечей, и даже неугомонный маленький Давид притих, ухватившись ручками за край стола.

Бен подошел к креслу отца, отодвинул его немного назад, приблизился к столу, и первые тихие слова молитвы поплыли в полумрак зала:

- Барух Ата, Адонай, Элоhейну Мелех hа-Олам, ше-hехеану ве-киеману, ве-hииану ла зман hа-зе». [3] Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь вселенной, который даровал нам жизнь и поддержал нас, и дал нам дожить до этого времени.

Привычные, знакомые наизусть фразы, неоднократно произносимые Давидом, перекидывали мостик от прошлого к настоящему, снимали напряжение первых минут, объединяя сидящих за столом великим языком бессмертной Книги.

Бен продолжал говорить монотонно, без интонаций, и, казалось, его слова не гасли, а, проплыв над столом, заполняли темные углы комнаты. Периодически, в текст молитвы вплеталось бормотание Джозефа, сидящего с молитвенником в руках и непрерывно двигающегося в традиционных поклонах. Привычный к риторике, диспутам и экспромту Бен, чувствуя тонкую грань между «быть или не быть», подбирал каждую фразу, каждое слово.

- Да вспомнит Бог душу отца моего, наставника моего Вольского Давида, сына Баруха, отошедшего в вечность. И, беря на себя обет, в награду за это, да приобщится душа его к сонму вечно живых — к душам Авраама, Ицхака, Якова, Сары, Ривки, Рахели и Леи, и к душам других праведников и праведниц, пребывающих в саду Эдемском. И скажем: Амен.