Джесси Келлерман - Зной

А недолгое время спустя он умер от холеры. После похорон я зашел в спальню родителей. Мать плакала на кровати. Я спросил, нельзя ли мне заглянуть в гардероб, посмотреть на коробку, в которой отец хранил свои истории. Но она ответила: «Там никаких коробок, кроме обувных, нет».

Но я же и не думал, что ей известно что-нибудь о той коробке. Дождался, когда она уйдет на кухню, и прокрался в спальню.

Я рассчитывал увидеть нечто большее, чем коробки со старой обувью.

Но только их и увидел.

Сами понимаете, меня это сильно разочаровало. И я решил, что отец все выдумал. Полная историй коробка и сама была одной из его историй. Но мне хотелось сохранить его рассказы, воссоздать их.

И в ту же ночь я начал записывать все, что слышал от него начиная с поры моих первых воспоминаний. Получилось не так уж и много. По молодости лет мне трудно было одновременно и думать о нем, и записывать его рассказы. Исписал шесть страниц и лег спать. К тому времени и солнце уже взошло, да и я с трудом стоял на ногах.

Я занимался этим несколько дней, пока не исчерпал все мои воспоминания. И почувствовал себя прескверно — я словно потерял отца во второй раз. А после решил, что зря я за это взялся, плохо сделать дело — хуже, чем не сделать никак. Если бы я был честен с собой, то сообразил бы, что моя затея неосуществима. К концу той недели у меня набралось тридцать пять страниц. Видеть, как мой отец сводится к тонкой стопке листов, к крошечной…

Вот так я понял, что такое невежество.

А еще через несколько дней мы неожиданно получили посылку. Мама сказала, что ее прислал двоюродный брат отца, с которым она не была знакома. «Там всякие сладости для тебя, — сказала она, — ты только сразу все не съедай».

Посылка и вправду содержала уложенные в несколько слоев лакомства: банку с засахаренными апельсиновыми дольками, шоколад, фисташки, что-то, чего я и не пробовал никогда… много чего, ярус за ярусом. В конце концов я все это съел и добрался до дна.

И увидел дощечку, на которой стояло мое имя.

Дощечка прикрывала шкатулку покрытую трещинами — совсем как поверхность луны.

Крышка на петлях, защелка, замочек. Я не мог понять — как она открывается. И поднял шкатулку. К дну ее был прилеплен клейкой лентой конверт с посланием от отца. Совсем коротким:

«Записывай все».

Из конверта выпал ключик, подошедший к замку. И внутри шкатулки я обнаружил все рассказы отца, записанные его рукой и завернутые в восковую бумагу. Под этим свертком лежал другой, с рассказами его отца. Всего таких свертков оказалось семь, самый ранний относился ко времени создания мексиканского государства. И был еще один лист восковой бумаги, сложенный так, чтобы я мог вкладывать в него мои записи.

Матери я обо всем этом ни слова не сказал.

Гектор откинулся на спинку кресла.

— То был счастливейший день моей жизни. Отец не мог, пока он был жив, отдать мне эти записи, потому что тогда не получилось бы никакого сюрприза.

Глория, немного поколебавшись, спросила:

— А у вас сын есть?

— Пока еще нет, — ответил он.

Такой оптимизм согрел ее душу. И она сказала:

— Уверена, ваш сын будет счастлив, получив от вас эту шкатулку.

— Это не только привилегия, но и большая ответственность.

— Да.

— Став управляющим кладбищем, я обнаружил, что моя склонность к ведению записей чрезвычайно сильна. Сильнее той, какую питал мой отец. Слишком сильна для одной шкатулки. Мне требовалось больше места. Вот я и завел в дополнение к шкатулке картотеку, — он постучал пальцем по шкафчику. — Еще одно выражение все той же потребности.

— Думаю, родственников умерших должна утешать мысль о том, что кто-то постоянно помнит о тех, кого они любили.

— Наверное, — согласился Гектор. — Хотя большинству из них она и в голову-то не приходит. Если ты помнишь все хорошее, что с тобой случилось, тебя уже ничем не удивишь, а удивление рождает счастье. Если же помнишь все плохое, жизнь твоя становится невыносимой.

Он пожал плечами и прибавил:

— Карточки служат и практической цели — указывают кладбищенский участок, на котором находится могила. Да и то еще без карты никто его не найдет. Кроме меня.

— А как велико кладбище?

— Шестьсот восемьдесят два акра, — просто сказал он.

Глорию эта цифра поразила.

— И сколько участков еще остается открытыми для захоронений?

— Да почти все. Места там хватит на веки вечные. — Гектор вернул карточки в ящик. — Каждый год умирает примерно одинаковое число людей. Временами, если зима выдается суровая, их оказывается больше. Три года назад тут свирепствовала эпидемия гриппа, и тогда покойников к нам привозили фургонами. Но, как правило, число их из года в год почти не меняется. Так что под завязку кладбище не заполнится никогда.

— У вас и сегодня похороны.

— Погребения совершаются после полудня. — Гектор усмехнулся. — Наш священник любит понежиться в постели. По утрам я работаю в мастерской. А к десяти приезжаю на кладбище и провожу там весь день.

Так вот почему она его еще ни разу не видела.

— Когда вы постучали в дверь, — сказал Гектор, — я решил, что вы приехали на похороны и заблудились. Священник встречает скорбящих у главных ворот кладбища, но временами им не удается эти ворота найти. Однако затем я сообразил, что час еще слишком ранний, и мне захотелось побеседовать с вами.

— У вас похоронен человек, который меня интересует. Женщина, скончавшаяся много лет назад.

— Как много?

— Около сорока.

— Вы несколько задержались с первым посещением ее могилы.

— Я не была с ней знакома, — сказала Глория. — Просто она меня интересует.

Гектору такое объяснение, похоже, показалось вполне достаточным.

— Как ее звали?

— Перрейра.

— Перрейра. Это очень распространенная фамилия, сеньора. Перрейра — а дальше?

Глория беспомощно развела руками.

— Хорошо, подытожим, — сказал каменотес. — Вы ее не знаете, не знаете ее имени и думаете, что она умерла лет сорок назад, так?

— Ну, в общем… да.

— Но уверены, однако ж, что похоронили ее в Агуас-Вивас.

— Не то чтобы… вернее, я… я так думаю.

Брови Гектора поползли вверх:

— Сеньора?

— Я не уверена, — пояснила Глория.

— Ага, — произнес он. — Звучит не слишком-то обнадеживающе.

С этим она согласилась.

— И потому, — продолжил он, — представляет огромный интерес. Что же, давайте ее поищем.

Гектор провел Глорию в неосвещенный угол мастерской, отгороженный плотной пластиковой шторой. Пройдя за нее, они на миг оказались в полной темноте. Глория услышала, как ключ тычется в поисках замочной скважины, как проникает в нее, а следом они оказались еще в одной каморке, зеркальном отражении первой — минус пиво.