Джесси Келлерман - Зной

— Госсподи… — прошелестела Гонзага.

— Да уж, — согласилась сестра. — И кто знает, что у него в банке лежит?

Удивительно, думала Глория, как только Геруша решился держать здесь такое богатство. Персонал дома производит вроде бы приличное впечатление, но какие же нечеловеческие усилия необходимы, чтобы воспротивиться искушению прикарманить одну из этих драгоценностей. Тем более что и принадлежат-то они такому противному брюзге. А следом ей пришло в голову, что поначалу этого добра здесь могло быть гораздо больше, чем она видит сейчас.

— Когда я несколько месяцев назад звонила старику, он разговаривал со мной, как бедняк, — сказала Глория. — Еще и наорал на меня за то, что ему сократили выплаты по медицинскому страхованию.

— Никакой он не бедняк, — сказала Селия. — Просто немыслимый скряга.

Под шкатулками обнаружилась аккуратная пачка почтовых открыток. Гонзага начала перебирать их, передавая по одной Глории. Ставшие хрупкими, пожелтевшие, открытки позволяли проследить извилистый путь Джека Геруша от Гавайев до Фиджи, Японии и островов Микронезии. Написаны они были наполовину по-английски, наполовину по-русски, а адресованы жившему в Сан-Диего, штат Калифорния, человеку по имени Антоп.

— Кто это? — спросила у сестры Глория.

— Его брат.

— Антоп? — удивилась Гонзага.

— По-моему, это произносится как Антон.

— Это в какой же стране оно так произносится?

— Я думаю, он родом из России, — сказала Селия. — Он что-то говорил про нее.

— Но он же служил в армии США.

— Во время войны с Японией. Наверное, как раз оттуда он жемчужины и привез. Жемчуг Южных морей, да? По-моему, это так называется.

— Антон еще жив? — спросила Гонзага.

— Его брат умер много лет назад, — ответила Селия.

— Погиб в автомобильной катастрофе, — добавила Глория.

Гонзага и Селия удивленно повернулись к ней.

— Откуда вам это известно? — спросила Гонзага.

— Правда? — спросила Селия.

Глория ответила:

— В свидетельстве о рождении Джозефа Iepyuia, которое хранилось в банке, были названы его родители. Энтони и Кэтрин. Оба погибли году в шестидесятом — шестьдесят первом. Примерно так.

— Давайте мы у него спросим, — предложила Селия. — Он, конечно, многого уже не помнит. Да и ведет себя — вы сами видели как. Но спросить будет невредно.

Когда они возвратились в столовую, Джек Iepyuia еще спал. Однако служительницы столовой уже укладывали стулья на столы, и Селия разбудила его:

— Мистер Iepyuia, эти леди хотели бы задать вам вопрос.

Iepyuia всхрапнул, потер ладонью лоб и сказал:

— Пошли на фер.

— Мистер Iepyuia, у вас был брат? — спросила Гонзага.

— Ангел где? — требовательно осведомился он, глядя на Селию и щелкая пальцами.

Она, округлив глаза, завернула его столовое серебро в бумажную салфетку, оторвала от другой салфетки полоску и повязала ее бантиком на головке вилки. Результат и впрямь походил на ангела — но, правда, изгваздавшегося в каком-то соусе и фруктовом соке.

— Ну вот, — сказала Селия и, улыбаясь, вставила «ангела» в нагрудный карман Iepyuia. — Эти леди интересуются вашим братом, мистер Геруша.

— На фер.

— Его звали Энтони? — спросила Бюрия.

При упоминании этого имени лицо Джека Iepyuia обмякло. Он уставился на Бюрию, как на выросшее из пола привидение.

— А Джозеф был его сыном?

Iepyuia нахмурился.

— Фарюга, — пробормотал он.

— Что это значит? — спросила Гонзага.

— Может быть, это русское слово, — сказала Бюрия.

— Миссис Бахов говорит по-русски, — сказала Селия, указав на еще сидевших за их столиком женщин с крашеными волосами. — Секундочку.

Пока они ожидали ее возвращения, Глория спросила у Геруша:

— Жену Антона звали Кэтрин?

Лицо старика снова обвисло.

— Катерина, — мечтательно пробормотал он.

Глория открыла сумочку, достала фотографию Карла, подержала ее перед глазами Джека Геруша. Некоторое время старик смотрел на нее, слегка покачивая головой, и наконец сказал:

— Иосиф. Фарюга.

Лицо его смягчилось чем-то вроде скорбного выражения. Он тяжело вздохнул и залепетал нечто — неразборчиво, картаво и слюняво.

Вернулась Селия.

— Она говорит, что «фарюга» означает «вор».

— Он что-то украл у него? — спросила Гонзага.

— Драгоценности, — ответила Глория. — После смерти родителей. Украл дядины сокровища.

— И должно быть, украл немало, — заметила Гонзага. — Аж на одиннадцать миллионов долларов, так?

— Я уверена, что столько они стоить не могли, — сказала Глория.

— Где же тогда он взял такие деньжищи?

— Нам же ничего не известно о двадцати годах его жизни, — ответила Глория.

— Катерина… — пробормотал Геруша. А затем выпрямился и начал выбираться из кресла. Селия подошла, чтобы помочь ему. Он сердито оттолкнул девушку, сцапал трость и потопал к двери.

— Извините, — сказала Селия.

— Да ничего страшного.

Глория и Гонзага смотрели, как девушка нагоняет старика. Он приволакивал левую ногу.

— Вы действительно думаете, что так все и было? — спросила Гонзага.

— Вполне возможно, — ответила Глория. — Или же у меня воображение разыгралось.

— Надо будет выяснить это. Попробую обратиться в Министерство по делам ветеранов, в тамошнем архиве могут найтись сведения о родных старика. Можно установить его связь с Антоном, или Энтони, или как его там. — Гонзага произносила все это быстро, напористо. — Знаете, а ведь, похоже, мы напали на новый след, способный привести нас к цельной картине. Может же существовать масса людей, которых мы пока и найти-то не пытались. Кто-то, знающий обо всем этом намного больше того, что удалось выяснить нам. Я думаю…

Глория, слушая ее, время от времени кивала в знак согласия. Гонзага хотела начать с самого начала и думала, что им удастся выяснить все, понять все до последней точки.

А Глория не испытывала уверенности в том, что ей хочется узнать что-либо сверх того, что она уже знала.

Может быть, Карл и был вором. А может быть, деньги — или драгоценности? — или и то и другое? — принадлежали отцу Карла, а дядюшка был двуличным лжецом. Но могло быть и совсем иначе, и Карл нажил деньги каким-то другим путем.

Возможно, это удастся выяснить, возможно, не удастся.

И, глядя в спину уходящему старику, Глория вдруг поняла, что она с этой историей покончила. И ничего больше знать не желает. Неведение, которое жгло ее не один день и мучило не одну ночь, быстро блекло, обращаясь в воспоминания, в опыт, который она уже мысленно видела вставленным в рамочку и застекленным. И она сознавала: это конец ее любви. Потому что любовь есть желание понять, а освобождение от нее позволяет удовлетворяться одними вопросами — без ответов.

Ей было спокойно.