Надежда Зорина - Превращение в зверя

Только у себя понял, что весь вспотел, сердце бьется с неистовой силой, и ужасно устал. Мне не было страшно, просто ужасно устал. Повалился на диван — перед глазами плыли круги, в ушах стоял звон от выстрела. Конечно, услышали, конечно, проснулись, сбежались. Но теперь все равно: я свое сделал.

Ночь была долгой. Я думал, тут же усну, но что-то мешало. Перелег с дивана на кровать: может быть, дело в этом? может быть, просто непривычное ложе не дает мне уснуть? Расправил постель — мягкое, воздушное одеяло, шелковое белье, — разделся, но сон не пришел. Я лежал на спине и пытался представить свою новую жизнь: роскошная квартира, дача в два этажа, шикарные рестораны, поездки на самые лучшие мировые курорты, почтение подчиненного мне, всецело зависимого от меня персонала. Можно даже купить — отчего бы не сделать себе такой подарок? — салон «Мягкий диван». Стать хозяином и королем тех, на кого раньше работал, а потом взять и прикрыть лавочку, сделать там какой-нибудь косметический салон или еще что. Пусть-ка поищут себе работу. На новоселье приглашу всех своих одноклассников, а еще…

Мечтая — да нет, не мечтая, мечты в прошлом, — планируя, я стал потихоньку проваливаться в сон, но вдруг мне вообразилось, что все, что со мной сегодня произошло, неправда: я лежу на своей старой кровати в своей нищей квартире, и не было ничего. Судорожно высвобождаясь из дремоты, как из мокрой тесной одежды, сел, потрогал рукой одеяло — шелк, и воздух другой, свежий, с чуть различимым непривычным ароматом — не моя это постель, не моя квартира и, значит, все было. Прислушался: да, звон в ушах остался, сжал и разжал кулак: да, помню, помню эту приятную тяжесть силы, и палец, все еще чуть онемевший, помнит курок. Значит, все было, можно не бояться сна, никто меня оттуда не утащит назад, в старую, безнадежную реальность. Моей прошлой жизни нет, есть только эта, новая, счастливая.

Успокоившись, лег. Успокоившись, позволил сну укачать меня, убаюкать… Сухое лицо в морщинах старости и изможденной худобы склонилось и улыбается доброй отеческой улыбкой. Да ведь это отец!

— Видишь, — шепчет он мне ласково, — сегодня ты совершил первый свой настоящий мужской поступок. Пошел до конца, не струсил, не спасовал.

— Да я ведь не мог иначе! Она мешала, я не мог допустить…

— Не мог, все правильно. Эта женщина мешала вашему счастью, из-за нее твоя любимая не могла бы остаться Еленой. Две Елены — ведь это же нонсенс. Она украла бы у тебя любимую, встала бы на дороге. Теперь путь открыт. Ты можешь встать и пойти.

— Да, да, я сейчас встану.

— Не торопись. У тебя теперь бездна времени, успеешь. Отдохни. Все-таки то, что ты сделал, потребовало много сил. Но я рад и горжусь. Мой сын сегодня совершил настоящий мужской поступок, мой сын — сильный человек. Я это понял давно, еще тогда, когда ты не стал препятствовать моей смерти, когда ты меня убил. Я все ждал: сможешь ли? Смог. Но это был только на половину мужской поступок: пассивное убийство — еще не до конца убийство. Другое дело сегодня.

Лицо отца сморщилось в смехе, тонкие сухие губы коснулись моей щеки. Вот оно что! Я был к нему несправедлив, он любит меня и гордится. Он и следил за мной, потому что любил и верил: однажды я совершу настоящий мужской поступок.

Тонкие губы коснулись лба, повлажнели. Он любит меня — она любит. Ее губы находят мои.

— Леночка! Мое счастье.

Я впиваюсь в ее губы, я растворяюсь в блаженстве. Но становится трудно дышать…

— Митенька!

Я задыхаюсь.

— Митенька! — задыхается она, возвращая мне возможность дышать.

Я падаю, падаю, падаю. Ее сердце бьется в моих висках. Я дышу ее грудью. Мы падаем вместе — мы умираем и рождаемся вновь в единой утробе. Я… Мы…

Моя ночь кончается: первая ночь нового человека подходит к концу. Я с сожалением открываю глаза — сны, мучительные и прекрасные, остались там, в моей первой ночи. Что ж, меня ждет мой новый день. Нужно только окончательно проснуться, встать, принять душ — и к ней.

— Ну, здравствуй, Леночка! — так скажу я ей. — Я спас тебя, убил ту, другую, и теперь есть только ты. А у тебя только я. Мы вместе, и так будет всегда.

Да, так будет всегда. Мои сны навсегда перестанут быть только снами. Мои одинокие ночи кончились. Я больше не буду один. Я готов. Я иду. К ней, к моей Леночке.

Я больше не буду один, повторил я и засмеялся, громко, не боясь спугнуть счастье. И словно подал сигнал: в дверь тихонько постучали и также тихонько, почти неслышно, вошла женщина и вкатила столик-тележку, уставленную разнообразной едой.

— Доброе утро, Дмитрий Семенович, — поздоровалась она и засветилась улыбкой, не оставляя никаких сомнений, что это утро действительно доброе. — Как спали?

Я не знал, должен ли отвечать прислуге или это совсем не обязательно, или даже недопустимо мне разговаривать с самой низшей обслугой. И потому ничего не ответил, просто пожал плечами.

— Желаете завтракать в постели или подниметесь? — Женщина протянула мне шикарный шелковый халат. Я принял, с интересом и некоторым недоумением его рассматривая. — Вам помочь одеться? — Она улыбнулась и подошла ближе к кровати.

Нет, она не смеется! Стоит кивнуть, и всерьез начнет меня одевать. Позволить? Посмотреть, что чувствует взрослый человек, когда его вот так одевают? Хотя нет, во всяком случае, не сегодня. Сегодня я не хочу, чтобы ко мне кто-нибудь (особенно женщина) прикасался, кроме Леночки. И вообще, не хочу, не хочу, она мне мешает сосредоточиться на главном! Надо ее услать. Повелительно сказать: уходите? Или хватит кивка, взмаха рукой?

— Так помочь?

— Не надо, я сам! Ничего не надо!

— Что будете пить? Чай? Кофе? Сок? — Женщина начала перечислять все напитки, находящиеся в ассортименте ее тележки.

— Не надо, я же сказал! Я не завтракаю в одиночестве, — не соврал, а лишь чуть предвосхитил события я. — Уходите. Хватит. Надоели. — И махнул в сторону двери рукой.

Женщина, послушно пятясь, исчезла, забыв или намеренно оставив тележку. Я расхохотался: как просто! Взмах руки — и ты свободен от назойливой заботы. Они повинуются мне без слов, я, наверное, могу вообще с ними общаться одними жестами, не нисходя до разговора.

А завтракать один я действительно больше никогда не буду. Сейчас приму душ, оденусь и пойду к ней. Я хорошо запомнил ее дверь, вчера, когда меня водили на экскурсию по моим владениям. Эти две двери я и запомнил — все остальное меня мало заинтересовало. Интересно, надо мне объяснять, куда иду, если кого-нибудь встречу? Могут меня остановить? О моем вчерашнем поступке, конечно, уже все известно. Но это ничего: не станут же они вызывать милицию, и уж тем более не станут меня, того, от которого зависит вся их жизнь, сдавать властям. Им, наверное, не очень это понравилось, даже в определенном смысле расстроило планы, но придется смириться. И все же неприятно будет, если кто-нибудь встретится, не хочу сейчас объясняться, тратить силы, портить себе настроение, задерживаться… Да я и не стану ничего объяснять: куда желаю, туда и иду, что считаю нужным, то и делаю. Именно так.