Геннадий Скубилин - Записки следователя

Сулико доставили в сельский Совет. Раненый бандит понял: нужно спасать собственную шкуру. Он немедля назвал соседнюю с Горино деревню Заркихино, где у полюбовницы Райки Кликиной остановился атаман вместе с верным дружком Иваном Ложкиным и другими преданными ему людьми.

Тихон в сопровождении местных провожатых с двумя десятками конников галопом взял курс в названную деревню, поднялась метель, даже снежный буран. Наконец, после часа езды сквозь белесую пелену появилось очертание заваленной снегом Заркихино. Провожатые указали на добротную хату Райки Кликиной. В дальней, видно, ее комнате горел слабый желтоватый свет. Он едва пробивался в трех окнах.

Залаяли у соседей собаки. Залился звонким тявканьем и пес около дома Кликиной.

Тихон приказал ловкому бойцу Якушеву утихомирить дворняжку. После этого в два счета дом с пристройками был окружен. Теперь требовалось бесшумно проникнуть двум-трем бойцам через глухую дощатую стену во двор, к сараям. С ходу это сделать не удалось. Все было плотно, надежно заперто.

Стояли по-зимнему темные предутренние сумерки.

Ближе к сенцам в двух окнах хаты мелькнул яркий красный свет. Это огонь из печки освещал кухню. Потом еще в одном коридорном окне появился тусклый свет, видать от фонаря, кто-то выходил в сени.

С неба валила и валила снежная крупа. Бойцы для предосторожности, чтобы их не увидели из дома, прильнули к стенам хаты.

Большое подворье было полностью блокировано. Ветер и ночь стали верными помощниками милиции. Столицын с двумя здоровенными бойцами Сидоровым и Ванюшиным зашел с тыльной стороны дома и еще раз попытался через кованые ворота проникнуть во двор. Но не удалось. Ворота были заперты на крепкие засовы. Ломать их не стоило. Все нужно было делать неспешно, обдуманно, с должной осмотрительностью, чтобы не наделать много шума и переполоха в доме. Беззвучно, чтобы не спугнуть бандитов, Тихон в отдаленном месте проломал дощатую стену изгороди.

Осторожно оторвав доску, затем еще одну, Столицын, Сидоров и Ванюшин наконец оказались внутри двора. Из сарая, почуяв людей, подали голос многочисленные кони. На дворе припорошенные снегом стояли два крепких возка, каждый на пару лошадей. Все это, верно, принадлежало Бьяковскому и его дружкам. Значит, они здесь покоятся.

Но теперь, кажется, пути отхода грабителям и убийцам были перерезаны. Стала утихать метель. Мороз по-прежнему щипал носы и уши. Столицын ждал: кто-то поутру должен вылезти из хаты. Ближе к рассвету так и вышло: в сенях послышался женский кашель, брякнула дужка ведра. Загромыхал засов двери. Тихон и его товарищи метнулись в темный угол двора. Спрятались за сани. Словно на зло, выкатила из-за туч луна и осветила все вокруг.

Отворилась дверь. Звеня ведром о порог, показалась молодуха в валенках, похоже, на босу ногу, в ночной сорочке, в небрежно накинутом на голову и плечи тяжелом платке. Она быстро спустилась по ступенькам, пробежала несколько шагов от крыльца, выплеснула помои и хотела вернуться в избу. Но ей преградили дорогу.

Тихон, Сидоров и Ванюшин, не дав молодой бабе опомниться, зажали ей рот. Женщина оторопела от неожиданности. Столицын, наклонившись над ее окаменевшим от страха лицом, строго приказал:

— Спокойно! Без шума! Веди в горницу. Пикнешь, ответишь как сообщница атамана. Мы из милиции.

Раиска Кликина — подруга атамана — и сама догадалась, что за люди заполнили ее двор. В деревнях Заркихино, Горино, Березово, Белое, Глоднево все знали, что Советы вылавливают шайку Бьяковского. Испуг у разбитной хозяйки быстро прошел и молодуха легонько толкнула в живот Столицына, весело заявила:

— Холодно же мне! Одолжи-ка зипун, а то прозябну, рожать не стану. А батьку атамана забирай. Насточертел, изверг, не нужен боле. Тихон накинул на плечи игривой бабе свой полушубок, а сам остался в свитере. Хозяйка бойко продолжала:

— Я здесь придержусь, а вы идите туда и расправляйтесь с мироедами. Мочи нет от окаянных.

Сидоров и Ванюшин остались с Кликиной. Тихон через сенцы, коридор пробрался в кухню, чуть-чуть отстранил дверную занавеску и посмотрел в освещенную керосиновой лампой горницу — огромную, метров шести в длину и метра четыре в ширину, комнату. Из нее два дверных зашторенных проема вели, как видно, в спальни.

Комната была обильно обставлена комодами, шифоньерами, сундуками. Посередине стоял стол. За ним сидело шестеро обросших мужиков. Один из них, совсем старец, накинул на плечи затрепанную в лохмотья фуфайку, пятеро других, видать, только встали с постелей и были в кальсонах и исподних сорочках. Лишь один — в синей сатиновой рубахе. Из огромной бутыли они разливали по стаканам жидкость. Видно, опохмелялись. Закусывали моченой капустой и ломтями хлеба. Что-то вполголоса обсуждали. Слов Тихон разобрать не мог.. Пахло жареным луком, заквашенным тестом.

Старик в фуфайке, подойдя в угол к иконе и крестясь, недовольным хриплым голосом монотонно бубнил:

— Грехи, сукины дети, подить-ка, отмаливайте. Не дайте господу богу совсем от вас, нехристей, отвернуться. Батюшка, мне сдается, еще может очистить ваши черные души. Идите, торопитесь с молитвой… Намедни сам побывал в кои веки в Глодненской церкви. Какое надысь испытал блаженство. Хором там ублажался. Уму непостижимо! Батюшка Денисий тянет плавно, благостно, от самого бога службу правит. Под ликами святых горят свечи. Дьякон Севостьян, не уставая, кадит и кадит. Потом и настоятель старший священник Алексий пожаловал со святым отцом Никандром. Оба в золоченых ризах…

В натопленной избе пьяных разморило. Движения их были вялы, безжизненны. Двое простуженно кашляли. Никто не обращал внимания на зудевшего отца Раисы, на его нравоучения.

Тихон заволновался: «Где же атаман? За столом его не было. Никак опять прозевал? Может, снова куда нырнул от засады?»

Столицын беспокойно вернулся во двор к Раисе Кликиной.

— Где атаман?

— Та чего ты всполошился. В спальне, дрыхнет. Всю ночь, оголтелый, самогон хлестал. И Ложкин вдрызг пьяный на подстилке рядом валяется. Хватайте их, проклятущих. Пропади они пропадом. Мать из-за них не уберегла. Померла от простуды.

Тихон снова прокрался на кухню и опять стал наблюдать в дверную щель за пестрым сборищем в большой светлице. Он держал наготове семизарядный револьвер. Усилием воли старался погасить в душе и тревогу и нервную дрожь. Ненависть к нелюдям, засевшим в последнем своем логове, заполнила все его существо, но он опасался, что может снова упустить убийц. Ему очень нужны были сейчас хладнокровие, расчетливость, осмотрительность.

И тут откуда-то раздался знакомый властный и визгливый голос атамана: