Леонид Влодавец - Душегубы

Люба отсидела за то, что убила подлеца-мужа, уморившего ее ребенка. Арестовывали ее в Москве, хотя в столицу она возвращаться не хотела, думала к матери, в Марфутки. Только Соня уговорила…

Она была постарше годами, на зоне Люба ее всегда слушалась. Правда, разница в возрасте у них была не такая уж большая, как казалось. Просто Люба провела за решеткой два года, а Соня — десять. Вот поэтому их и считали иногда за дочку с мамой. На самом деле тогда Соне было только тридцать два. Любе с ней не страшно было. Одно только портило настроение: в последнем письме, которое дошло до Любы в колонию, мать писала, что со здоровьем неважно, врачи кладут ее в больницу, какую-то операцию делать. Но написала так, между прочим, и понять, насколько все серьезно, Люба не смогла.

У Сони в Москве оставалось полно знакомых. Сначала к одному заехали, потом к другой, после — к третьей… Выпивали, балдели — душу отводили. Наконец оказались у одного веселого и разудалого мужика, очень похожего на артиста Юрия Волынцева, который в кабачке «13 стульев» Пана Спортсмена играл, только помоложе чуть-чуть. Его Соня так и называла — Пан Спортсмен. Как на самом деле этого мужика звали. Люба не спрашивала, а Соня не говорила. Пан этот самый их хорошо встретил, сводил аж в «Метрополь», туда, где за валюту. Потом показал Любе, — Соня это и раньше знала, какие товары в «Березках» продают. Глазки разбежались.

Само собой, ехать в унылое это Сидорове или, того хуже, в Марфутки, где мать последние недели доживала, Любе очень не хотелось. Ни на сидоровском ДОКе, ни в родном колхозе ничего похожего не увидишь. В подпитии Пану Спортсмену и Соне об этом вякнула. Пан ей посочувствовал, сказал, что может и ее и Соню пристроить на толковое место. Соня конкретно предупредила, что ежели он надеется их на проституцию подогреть, то жестоко ошибается. Спортсмен сказал, что насчет ихней с Любой особенности он в курсе, и валюту им придется зарабатывать менее приятным способом, но зато намного более крупную.

Потом этот самый Спортсмен свел их с каким-то мужиком азиатского вида со странной кличкой Равалпинди. Равалпинди по-русски говорил очень чисто, жил в Москве, числился на какой-то работе и никаким иностранцем не был. Спортсмен, познакомив девушек с Равалпинди, испарился, и с той поры Люба его больше не видала.

Работа оказалась намного проще, чем проституция. Равалпинди предложил подругам прокатиться в поезде по хорошо знакомой Любе дороге, ведущей через станцию Сидорове. Как раз в этом направлении должны — и что удивительно, в одном купе с Соней и Любой — были ехать два гражданина, которых очень желательно напоить водочкой и «Тархуном» с клофелином. После того как клиенты уснут, надо изъять у них из чемодана стальную коробку — вот эту самую, которую Люба сейчас, без малого десять лет спустя, держала в руках.

За эту работенку Равалпинди обещал каждой по пять тыщ рублями и еще по тыще — «березовыми» чеками.

Решили совместить приятное с полезным. Аванс — тысяча рублей в ценах 1986 года — казался приличным. Да еще от «выходного пособия» с зоны по нескольку сотен оставалось. Перед поездкой маленько прибарахлились, приоделись, Люба матери гостинцев накупила, платок вот этот пуховый, который сейчас был у нее на голове.

Равалпинди сказал, что, вообще-то, коробка ему нужна примерно через неделю после того, как ее изымут, но соглашался потерпеть и две, если будут какие-то непредвиденные обстоятельства. Главное, надо было в кратчайшие сроки уведомить его о том, что коробку взяли, а также позвонить в Москву по условленному телефону и позвать Клаву. А в Москве к телефону должен был обязательно подойти мужик и ответить: «Клава в санатории, что передать?» После этого надо было всего-навсего сказать такую фразу: «Передайте, что мы доехали нормально и все в порядке». Даже если б кто и подслушал, придраться не к чему. Равалпинди популярно объяснил Соне с Любой, что не будет на них сердиться, если они, кроме коробки, найдут у своих клиентов какие-нибудь купюры или разные мелкие ценности, но зато очень рассердится, если они попробуют открыть коробку или вообще ее не отдать. Потом надо было приехать в Москву, позвонить по телефону Клаве. Опять должен был подойти мужик, но на сей раз ответить по-другому: «Клава еще не приехала, будет в понедельник». Мог сказать и «во вторник», и «в пятницу». Короче, в ближайший из тех дней, который назовет мужик, надо было приехать к 14.00 на метро «ВДНХ», вылезти из последнего вагона, идущего от центра, и там дожидаться появления Равалпинди, разумеется, имея при себе хозяйственную сумку с коробкой.

Конечно, Люба знала, что идет на 144-ю. Слава Богу, в тюрьме она кое-какое юридическое образование получила. И вообще-то, выходя на волю, как-то не думала, что сможет профессионально совершать преступления. Она ведь была бытовушницей, а не воровкой. Тем не менее уж очень захотелось денег. Много и сразу.

Само по себе изъятие коробки прошло нормально. Мужики, ехавшие в купе, были даже очень рады таким попутчицам, особенно Любе, чем порядком разозлили Соню. Однако она, мужиков на дух не переносившая, тем не менее смогла более-менее сыграть свою партию. Во всяком случае, воспользовалась тем, что мужички выпендривались перед Любой, не обращая на Соню внимания, и зарядила им в стаканы нормальную дозу зелья. Одеревеневших кавалеров закатили на верхние полки, нашли в одном из чемоданов стальную коробку, переложили в свою хозяйственную сумку, обернув тряпками, и спокойненько ушли, ничего лишнего не прихватив. Люба догадывалась, что проводница, должно быть, когда проспавшиеся «кавалеры» хватились своих дам, сказала им, будто девочки вышли в облцентре, а не в Сидорове, потому что скорее всего операция эта имела хорошую подготовку. Не случайно ведь они попали в одно купе с этими бедолагами!

В Сидорове они оказались среди ночи, и была перспектива заночевать на вокзале, но, на их счастье, подвернулся грузовик из Лутохино, на котором знакомый водитель встречал родню, и уже в третьем часу утра Люба с Соней взошли на крыльцо вот этого самого, тогда еще вовсе не заброшенного дома.

Мать еще была жива, и может, то, что блудная дочь появилась у смертного одра, продлило ей жизнь на трое суток. Соседки-старухи — Антонина Петровна Аверьянова тоже среди них была — рассказали, что в больнице матери сделали операцию, но спасти ее было нельзя — опухоль оказалась неоперабельна, и ее выписали, наколов обезболивающими, чтоб дома умерла, статистику ЦРБ не портила.

Пока Люба занималась всякими скорбными делами, Соня позвонила в Москву «Клаве». Вот тут-то и произошел облом. Подошел к телефону мужик и сказал: «Нет тут никакой Клавы, надоели уже!» Соня подумала, что, может, соединили неправильно, перезвонила. Опять подошел тот же мужик, Соня спросила: «Это номер такой-то?» Мужик сказал: «Да, но Клавы тут отродясь не было».