Кирилл Шелестов - Побег

Мне было до ужаса неловко. Я взмок и испытывал сильнейшее желание снять пиджак, но боялся лишний раз пошевелиться. Лариса отвернулась, промокнула мокрые глаза бумажной салфеткой, налила себе еще чаю, но пить не стала.

— Мой отец был секретарем обкома, он людей из партии за аморалку вышибал, — проговорила она уже другим тоном. — Ты помнишь, что это означало — быть исключенным из партии за аморальное поведение?! Гражданская смерть. Ни работы, ни денег, ни друзей. Хуже прокаженного. Помню, у нас в институте пожилой профессор ушел от жены к юной лаборантке. Студенты его обожали, а его на партсобрании лишили ученых степеней и запретили преподавать. Он грузчиком пошел работать, в его-то годы! Я к отцу: «Как же так?! Вмешайся, заступись!» Знаешь, что мне папа ответил? «Этот ваш хваленый профессор предал семью. Он не умеет владеть собой, значит, не имеет права учить молодежь. Наше общество не нуждается в таких учителях». Вот такое я получила воспитание! А теперь я должна делать вид, что понятия не имею о существовании в жизни моего мужа дюжины других женщин, — она замолчала и, опустив голову, стиснула виски.

— Я не могу так больше, не могу! — вдруг шепотом воскликнула она с острой тоской. — Я заставляю себя терпеть, даже в церковь иногда хожу, но у меня не хватает сил!

Она действительно очень страдала.

— Зачем ты себя растравляешь? — пробормотал я, не зная, как ей помочь. — Какое значение все это имеет сейчас?

— Да потому что все из-за этого! — твердила она. — И тюрьма, и позор, и остальные проблемы! Не из-за любовниц, конечно, а из-за вседозволенности.

— Что ты имеешь в виду?

— Что его вообще не должны были посадить! Кого угодно, только не его. Ведь он всегда был образцом осторожности! Никогда не лез на рожон. Я с восемнадцати лет их с Виктором знаю, когда они еще мальчишками были, чуть старше Данилы. Они и тогда, в юности, хотели жить лучше, чем другие. Умели устраиваться. Я, например, на сессиях зубрила учебники, а они находили лаборантку, дарили ей бутылку шампанского и коробку конфет, и та подкладывала им нужные билеты. И еще смеялись надо мной, дурой старомодной. Они и фарцовкой подрабатывали, и летом калымили, и много чего придумывали такого, за что в те времена по головке не гладили. Но только Виктор всегда был, как бы это сказать, норовистым, что ли? Не очень его любили. Самолюбие, наверно, в нем играло, не знаю. Он вечно к людям цеплялся, ему нужно было свое превосходство доказать. Хамил часто однокурсникам, да и преподавателям, мог драку затеять, особенно по пьянке, в неприятные истории влипал. Его даже из комсомола как-то собирались исключать, еле замяли тогда. А вот Володя никогда не попадался. Никогда! Хотя они с Виктором закадычными друзьями были, повсюду вместе. Но Володя умел сглаживать углы, чувствовал меру, вовремя отходил в сторону. У него в пограничных ситуациях всегда срабатывала интуиция. Ведь Володя — подлинный карьерист, в хорошем смысле, это его особый талант от природы. Он умеет терпеть, умеет молчать, умеет угождать, ладить с начальством, причем без всяких усилий. Ему даже нравится, для него это как игра. Я помню, когда мы поженились, он к моему папе бегал советоваться по каждому вопросу. Я злилась страшно. Мне казалось, что это унизительно — такая несамостоятельность! А Володя только посмеивался, дескать, трудно, что ли? Зато папа нарадоваться не мог, какой у него зять, по службе его продвигал. И все в Володиной жизни происходило именно так, по той же схеме. Его обожали руководители, уважали подчиненные. Он карьеру делал шутя, будто танцевал. И вдруг такой жуткий скандал. Арест! У меня в голове это не укладывается. Как? Почему? Я лишь одно объяснение вижу: вам слишком долго все сходило с рук и вы поверили в свою безнаказанность. Стали вести себя так, как будто вам все дозволено. Даже у Володи что-то сместилось. Он утратил чувство опасности. Не знаю, кому он там перешел дорогу, кого обидел. Я уже давно ничего не понимаю в этой вашей действительности, — она прерывисто вздохнула.

— Я домой хочу! — прибавила она в отчаянии, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.

— Домой? Но ты же и так дома!

— Назад, в Лондон! — скороговоркой воспаленно зашептала она. — У меня там еще один сын, ему шесть лет, я с ним по пять раз в день разговариваю по телефону, он там остался с моей мамой. Очень скучает, плачет, спрашивает, почему все его бросили. Даниле тоже надо срочно возвращаться в школу, иначе он потом не наверстает. Мне все ясно там. Вот дети, вот дом, вот полиция, вот я. Все для всех одинаково. Я знаю, для кого я живу и по каким законам. Там никого не оскорбляют, не травят, не сажают в тюрьму. Я прилетела сюда, потому что хотела быть полезной. Я готова отдать за Володю жизнь. Я всегда была готова, и сейчас ничего не переменилось, несмотря на то, что все переменилось. Но только женщина должна чувствовать, что в ней нуждаются. А я здесь никому не нужна. Меня либо не замечают, либо кусают. Я как в осаде. Мне душно и страшно.

Она смотрела на меня с такой мольбой и надеждой, будто именно я давал разрешения на выезд. Я даже растерялся.

— Езжай, разумеется, — поспешно закивал я. — Я тоже считаю, что так будет лучше.

Она украдкой оглянулась в сторону гостиной и замотала головой.

— Он не поедет! — выдохнула она, и на ее глаза вновь навернулись слезы. — Пока отец в тюрьме, он ни за что не поедет. А я не смогу оставить его одного. Это какой-то замкнутый круг!

— Подожди, — проговорил я, видя, что она вот-вот разрыдается. — Давай с ним поговорим.

— Бесполезно! Он и слушать не станет.

— Он очень рассудительный парень. В нем здравого смысла больше, чем в нас с тобой, вместе взятых.

— И упрямства тоже больше. Уж я-то знаю.

— Давай попробуем.

Не дожидаясь новых возражений, я прошел в гостиную, где Данила развалился на диване, задрав длинные ноги на кресло.

— Надо посоветоваться, — сказал я, еще до конца не зная, о чем я буду с ним советоваться.

Не выразив никакого удивления моей потребностью в его совете, Данила молча поднялся и вернулся за мной на кухню. Одна идея у меня, впрочем, была. Я и в самом деле хотел обсудить ее, правда не с ним, а с Ларисой. Но так получалось даже лучше.

— В ближайшее время мне могут понадобиться деньги, — объявил я.

— Деньги? — переспросил Данила, не понимая, почему с этим вопросом я обращаюсь к нему. Лариса тоже смотрела на меня в недоумении.

— Завтра я вылетаю в Москву, — продолжал я. — Надеюсь встретиться кое с кем, кто сумеет нам помочь. Ясно, что никто ради нас бесплатно и пальцем не пошевелит. Учитывая нашу репутацию людей не бедных, суммы наверняка потребуют серьезные, которыми я лично не располагаю.

— Ну, — озадаченно протянул Данила. — А я-то при чем?