Кирилл Шелестов - Побег

— Что у тебя с рукой? — спросил Пономарь у Виктора.

Виктор бросил на меня быстрый предупреждающий взгляд.

— Порезал, — небрежно проговорил он и в свою очередь поинтересовался: — Сань, у тебя-то все в порядке? Ничего не стряслось?

Пономарь уже усаживался в кресло, но при этих словах дернулся.

— Нет! — выпалил он. — А что должно было случиться? Почему ты спрашиваешь?

— Да выглядишь ты как-то неважно, — лениво пояснил Виктор. — Я уж подумал, не из-за нас ли так переживаешь.

Пономарь не заметил иронию в его словах.

— Спал мало, — скороговоркой ответил он. — Вчера двух телок взял, до утра с ними кувыркался.

Он схватил бутылку красного вина и стал открывать ее затейливым штопором. Однако делал это столь торопливо и с таким напором, что ухитрился загнать штопор в пробку под неправильным углом. Пробка крошилась и не шла. Пономарь бранился.

— Я за этот штопор восемьсот долларов отдал! — яростно шипел он. — В Париже покупал, в специальном магазине, где вина дорогие продают. А он, блин, вообще какой-то левый. Я в следующий раз специально в этот магазин приеду, директору в зад его воткну. Пусть знает, сука, как нормальных людей за лохов держать.

— Давай я попробую, — предложил я, забирая бутылку из его плясавших пальцев.

Пока я открывал бутылку, Пономарь шагнул к окну, и, отодвинув тяжелую, в золоте, портьеру, выглянул наружу.

— Кого ты так боишься? — все с той же насмешкой осведомился Виктор.

Пономарь поспешно отпрянул от окна.

— Никого я не боюсь! С чего мне бояться? Вы будете про Лихачева слушать или нет?

— Будем, конечно, — миролюбиво отозвался Виктор. Доведя Пономаря до нужной кондиции, он успокоился.

Я разлил вино в бокалы. Пономарь схватил свой, а Виктор бокал отодвинул, прошелся вдоль стойки, подозрительно понюхал несколько бутылок, наконец, выбрав одну, с виски, плеснул немного в стакан и уселся на диване.

— Короче, уломал я Лихачева, — с нескрываемой гордостью сообщил Пономарь. — Согласился он нам помогать.

Виктор, который в это время пил виски мелкими глотками, даже поперхнулся.

— Да он нам уже помог, — пробормотал он, кашляя. — Спасибо ему, конечно. Можно теперь нас в покое оставить? Вот просто взять и не трогать?

Пономарь пропустил эту реплику без ответа.

— Лихачев все на Храповицкого валит, считает, что это тот во всем виноват, — продолжал Пономарь. — Зарвался, беспредельничал, в грош никого не ставил, Лихачева хотел с должности снять — в общем все в таком роде. Он мне часа два свои обиды высказывал.

— Ясное дело, мы во всем неправы, — проворчал Виктор. — Вот если бы Храповицкий его и вправду с должности снял, то был бы Лихачев во всем виноват.

— Что он предлагает? — спросил я.

Пономарь моргнул.

— Условный срок, — ответил он коротко.

— Условный срок?! Это исключено!

— Почему исключено? — сразу нахохлился Пономарь, задетый тем, что я столь низко оценил выдающийся итог его дипломатической деятельности. — А ты чего хотел, чтоб Лихачев Храповицкому медаль на грудь повесил?

— Условный срок — это крест на карьере! Для Храповицкого смысл жизни в постоянном движении наверх.

— Сейчас не о карьере нужно думать, а о том, как на свободу вырваться! — с горячностью возразил Пономарь. — На зоне знаешь, какая карьера ему светит?

— Условный срок — это плохо, — произнес Виктор, морщась, как от зубной боли. — Давай попробуем что-нибудь еще.

— Что, например?

— Ну, хотя бы деятельное раскаяние, — предложил Виктор с явным знанием предмета. — Допустим, Храповицкий в чем-то признается, возвратит государству миллиона полтора, Лихачеву мы башляем отдельно, и дело закрывается.

— Если Храповицкий на это согласится, — вставил я.

— А почему он может на это не согласиться? — теперь уже на меня воззрился Виктор.

— Деятельное раскаяние — это не реабилитирующая статья, — пояснил я. — Почти та же судимость.

— А вот и не та же! — воскликнул Пономарь.

— Ты опять о карьере, что ли? — пренебрежительно откликнулся Виктор. Он часто демонстрировал презрение к честолюбивым устремлениям Храповицкого. Возможно, потому, что собственное мясницкое прошлое тяжкими гирями висело на его ногах. — Кто сегодня на эту ерунду внимание обращает? В Кремль скоро вообще без судимостей пускать не будут. Там на каждого деятеля по десять уголовных дел заводилось. Да это обычная история: поймали человека, он отмазался и дальше бабки пилит, судьбы Родины решает.

— Все равно пятно на репутации, — упрямился я.

— Да кому она нужна, твоя репутация? Что ты к ней прицепился? Бабки — вот репутация! На нас с Саней раза три дела закрывали по нереабилитирующим обстоятельствам, ну и что? Не последние мы люди в губернии, даже такие высокоморальные граждане, как ты, на нас работают.

— А если ничего не нарушать, денег не наживешь, — поддержал Виктора Пономарь. — Кто не рискует, тот на заводе пашет. К тому же эти статьи можно себе на пользу вывернуть: дескать, преследовался властями на политической почве.

Продолжать этот спор было бессмысленно, поскольку относительно некоторых понятий мы придерживались различных позиций. Репутацию я не относил к разряду предметов одноразового употребления, а нажива не являлась целью моей деятельности.

Виктор истолковал мое молчание как признание поражения в споре.

— Ну, так что насчет деятельного раскаяния? — вернул он Пономаря к теме обсуждения.

— Боюсь, не прокатит, — с сомнением проговорил Пономарь. — Как-то не очень реально.

— Что значит «нереально»? — недоверчиво переспросил Виктор. — За деньги — нереально?

Виктор был убежден, что за деньги в России покупается все. И я должен с сожалением признать, что в этом он часто оказывался прав.

— Кстати, сколько Лихачев хочет за свою помощь?

— Пятерочку, — произнес Пономарь как-то застенчиво.

— Пять лимонов за условный срок? — переспросил Виктор, не веря своим ушам. — А он не офонарел?

Пономарь порозовел.

— Смотря с чем сравнивать, — заметил он с легкой обидой. — Если с его зарплатой, то это много. А если с тем, чего вы можете лишиться, то это нормальная цена.

— А деньги сразу отдавать или потом? — уточнил Виктор.

— Половину — авансом, остальное — по завершении дела. Ах, да! — спохватился Пономарь. — У Лихачева есть еще одно условие. Все вопросы вы должны решать только с ним. Москву сюда не вмешивать! Это он велел вам отдельно передать. Если вы попытаетесь выйти на его начальство, он сразу прекращает переговоры.

Я невольно подобрался.

— Это уже похоже на ультиматум, — сказал я. — Лихачев лишает нас возможности защищаться.

— Он говорит, чем больше людей будет в курсе этих переговоров, тем больше уйдет денег и тем труднее будет все закрыть, — пояснил Пономарь.