Луиз Пенни - Последняя милость

— Мне кажется, что смерть мадам де Пуатье их не особенно огорчила, — заметил Гамаш.

— C'est vrai [39] C’est vrai. — Это правда. , — согласился Оливье.

— Чудовище мертво, и мирные селяне празднуют избавление, — раздался голос незаметно подошедшего к ним Габри.

— Габри, — с упреком произнес Оливье, — как тебе не стыдно! Ты что, никогда не слышал поговорки «О мертвых либо хорошо, либо ничего»?

— Ты прав, — согласился Габри, поворачиваясь к Гамашу. — Сиси мертва. Хорошо.

— Пристегните ремни, дорога не будет ровной [41] Знаменитая фраза Бетт Давис из фильма «Все о Еве», вошедшая в спи сок «100 самых знаменитых крылатых фраз Голливуда». , — процитировал Габри и тепло обнял инспектора. — Salut, топ amour. Вы еще не бросили свою жену?

— А вы? — парировал Гамаш.

— Кстати, мысль интересная, — рассмеялся Габри, становясь рядом с Оливье. — Тем более что теперь это совершенно законно. Согласитесь стать шафером у нас на свадьбе?

— Я думал, что шафером будет Руфь, — сказал Оливье.

— Ты прав. Я совсем забыл. Извините, шеф.

— Я мог бы стать посаженной матерью. Дадите мне знать, когда надумаете. Я слышал, что вы приложили немало усилий, пытаясь реанимировать мадам де Пуатье.

— Не больше, чем Питер, и думаю, что значительно меньше, чем Руфь. — Оливье кивнул в сторону окна, за которым неразличимая в ночной темноте пожилая женщина в одиночестве сидела на промерзшей скамейке. — Скоро она придет сюда. Время для ее вечерней рюмки виски.

Вот она, ее важная встреча, подумал Лемье.

— Я хотел бы снять две комнаты в вашей гостинице, — сказал Гамаш, обращаясь к Габри.

— Надеюсь, вторая не для той ужасной стажерки, которая была здесь в прошлом году?

— Нет. Для инспектора Бювуара.

— Merveilleux! [42] Merveilleux! — Прекрасно! Я все приготовлю.

— Merci, patron. Тогда до завтра.

Они направились к двери, и Гамаш тихо сказал:

— Рик — это главный герой фильма «Касабланка». Урок номер два, агент. Если тебе что-то непонятно, спрашивай. Никогда не бойся признать, что ты чего-нибудь не знаешь, иначе совершенно запутаешься или, еще того хуже, сделаешь неверные выводы. Все ошибки, которые я допустил в своей практике, стали следствием того, что я строил догадки, а потом действовал так, как будто мои предположения были фактами. Это очень опасно, агент Лемье. Поверьте мне. Боюсь, что вы уже сделали кое-какие неверные выводы, или я не прав?

Лемье был уязвлен до глубины души. Он отчаянно пытался произвести на Гамаша хорошее впечатление. Это было просто необходимо, если он хотел выполнить порученную ему работу. А тут вдруг инспектор ни с того ни с сего решает, что он делает какие-то неверные выводы. Да он вообще пока не мог сделать никаких выводов. И кто бы смог, если они до сих пор даже толком не приступили к расследованию?

— Мы должны тщательно взвешивать каждый свой шаг, агент Лемье. Я вообще считаю, что у каждого из нас на руке, в которой мы держим ручку или пистолет, нужно вытатуировать слова «Я могу ошибаться».

Они уже вышли из бистро, и в темноте Лемье не мог видеть выражение лица Гамаша, но был уверен, что тот улыбается. Старший инспектор наверняка шутил. Начальник отдела расследования убийств Сюртэ Квебека просто не мог всерьез поощрять в своих подчиненных склонность к сомнению в себе.

Тем не менее он понимал, что его задача заключается в том, чтобы учиться у инспектора. И понимал, что если он будет внимательно наблюдать и слушать, то сможет разгадать не только это убийство, но и загадку под названием Арман Гамаш.

А именно этого агент Роберт Лемье хотел больше всего.

Достав блокнот, он на жгучем морозе записал туда оба урока, преподанных ему Гамашем, и немного подождал на тот случай, если старший инспектор надумает продолжить свою лекцию. Но тот, казалось, застыл на месте, не замечая ничего вокруг.

Он смотрел куда-то вдаль. Поверх заснеженной деревушки, поверх сидящей посреди площади Руфи Зардо и даже поверх расцвеченных рождественскими гирляндами сосен. Но это не был просто взгляд, устремленный в пространство. Инспектор смотрел на нечто совершенно конкретное.

Лемье тоже стал всматриваться и постепенно, по мере того как его глаза привыкали к темноте, начал различать очертания какой-то темной массы, которая казалась даже чернее мрака окружающей ночи. Это был дом на вершине холма, возвышающегося над деревней. Контуры становились все более четкими, и вот уже Лемье видел башенки, вырисовывающиеся на фоне ночного неба, и даже дым, поднимающийся из одной из труб, который ветер сразу же уносил в сторону мрачного соснового леса.

Гамаш набрал в грудь морозный воздух, выдохнул облачко белого пара и повернулся к стоящему рядом молодому человеку.

— Готовы? — с улыбкой спросил он.

— Да, сэр.

Лемье не понимал, почему ему вдруг стало немного страшно, и был искренне рад тому, что рядом с ним находится такой человек, как Арман Гамаш.

На вершине холма агент Лемье затормозил, уповая на то, что между машиной и высоченным сугробом осталось достаточно места для того, чтобы грузный инспектор мог выбраться наружу.

Места оказалось достаточно, и Гамаш немного постоял, глядя на мрачную громаду дома, прежде чем решительно зашагать по длинной тропинке, ведущей к неосвещенной входной двери. Чем ближе он подходил к бывшему особняку Хедли, тем сильнее становилось ощущение, что дом наблюдает за ним из-под полуопущенных жалюзи, как очковая змея, приготовившаяся к броску.

Конечно, образ получился довольно фантастическим, но богатое воображение было одной из тех черт натуры старшего инспектора, с которыми он никогда не пытался бороться. Оно не раз помогало ему в работе, хотя и приносило немало страданий. Гамаш не знал, что перевесит на этот раз.

Ричард Лайон стоял у окна и наблюдал за двумя мужчинами, приближающимися к дому. Один из них был явно начальником. И дело было даже не в том, что он шел первым. Просто в нем сразу чувствовалась уверенность человека, облеченного властью. Это было то качество, которое Лайон всегда замечал в других людях, — возможно, потому что он сам был его начисто лишен. Второй мужчина был ниже ростом, стройнее и, судя по пружинистой походке, значительно моложе.

Дыши ровнее. Возьму себя в руки. Будь мужчиной. Будь мужчиной. Они уже почти у дверей. Может быть, выйти им навстречу? Или дождаться звонка в дверь? Заставить их ждать? Они могут расценить это как грубость с его стороны. Встретить в дверях? Они могут решить, что он чего-то боится.

Все эти мысли вихрем проносились в голове Ричарда Лайона, но при этом сам он оставался абсолютно неподвижным. Впрочем, это было его естественным состоянием. Природа наделила его очень подвижным мышлением и очень неповоротливым телом.