Михаил Черненок - Ставка на проигрыш

— Кто подделывал икону? — спросил Антон.

— Не знаю! — торопливо выпалил Вася.

— Зачем время тянете? В этой компании художник ведь один…

Сипенятин нахмуренно замкнулся, словно еще не мог решить, стоит ли откровенничать до конца. Чтобы поторопить его, Антон спокойно сказал:

— На этот раз скрыть компаньона не удастся, а наказание за соучастие в убийстве будет значительно строже, чем за подделку старой иконы. Надеюсь, сами понимаете это…

— Не знакомился я с тем художником и ни в каких мокрухах не участвовал, — хмуро проговорил Сипенятин.

— И прописку в Новосибирске вам никто не обещал?

— Чего?..

Зазвонил телефон. Обычно спокойный Дымокуров возбужденно сообщил Бирюкову, что в срочном порядке закончены экспертизы.

— Что сличение обуви показало? — спросил Антон.

— След, обнаруженный под трупом Пряжкиной, оставлен кедом с правой ноги Зарванцева.

— А почерковеды что установили?

— Вместо Степнадзе деньги по переводам получал Зарванцев. Завершен и спектральный анализ. Пробы грунта, взятые с «Запорожца», и семена пырея, обнаруженные в зазорах подфарников, одинаковы с пробами грунта и растительности, которые мы привезли из Шелковичихи. Вывод: Зарванцев был на своей машине в том районе, где обнаружен труп Пряжкиной.

— Что фоторобот сработал? — спросил Антон.

— Могу принести вам снимок.

— Принесите, Аркадий Иванович.

Эксперт-криминалист вошел в кабинет и положил перед Антоном фотографию Зарванцева, одетого в железнодорожную форму:

— Вот смотрите…

Едва взглянув на снимок, Антон показал его Маковкиной:

— Чем не Реваз Давидович, а?..

— Очень заметное сходство, — удивленно проговорила Маковкина.

Антон поблагодарил Дымокурова и, подождав, пока Аркадий Иванович вышел из кабинета, передал фотоснимок Сипенятину:

— Узнаете художника?

Тот, оценивающе прищурясь, натянуто усмехнулся:

— Как волков флажками обложили.

— Вы что, думали, в бирюльки с вами играть будут?

— Кончаю, инспектор, игру — масть не та пошла. — Сипенятин разочарованно, словно битую карту, бросил фотоснимок на стол. — Он икону подкрашивал. И мокруху с дамочкой, что с балкона свалилась, тоже он сделал.

— Рассказывайте по порядку.

— Не было, гражданин инспектор, порядка. Сплошной беспорядок был… — Вася, нахмурясь, поморщился. — В общем, этот художник, как и пахан, тоже у меня на крючке сидел. Алик его зовут. Когда я вышел на волю — сразу к нему. Здрасьте, мол, пора платить по счету. Алик перетрусил, как самый последний фрайер. Жалобиться начал, дескать, заработков не стало. Кое-как полста рублишек мне наскреб и какую-то хиленькую иконку с распятым Христом сунул. Кому продал того Христа, я уже говорил, а рублишки в первый вечер с корешами истратил. Опять к Алику иду: «Где пахан?» — «В поездке». — «Когда приедет?» — «Через неделю». Надо дожидаться, а милиция за хвост взяла. Предписание: двадцать четыре часа — и чтоб духу моего в Новосибирске не было. Уехал в Тогучин, шоферить устроился. Заработок хороший, но я ж не привык за баранкой сидеть. К старым корешам потянуло. Решил проветриться. Приезжаю в Новосибирск, звоню пахану — никто не отвечает. Иду доить Алика — дверь на замке. У меня отмычка в кармане. Вхожу без задней мысли, чую, в комнате кто-то есть. Заглядываю краем глаза и… Алик с Фроськиной сеструхой в постельке нежатся. У меня аж сердце кольнуло — их же теперь за такое дело всю жизнь доить можно! «Здрасьте, голуби, — вежливо говорю. — Пахану рога ставите?» Нинка, конечно, тут же по-быстрому улизнула, а куда Алику деваться? Осушили с ним пару бутылок коньяка. Алик рукава жевать начал, на пахана попер — мол, жизнь старик ему переломал. Чую: хочет отдать мне свой «Запорожец», если я пришью пахана…

— Зарванцев предложил убить Степнадзе? — уточнил Антон.

— Ясное дело. «Дожился, — думаю, — мужик». И тут же кумекаю: как без мокрухи «Запорожца» поиметь?..

— Что племянник с дядей не поделили?

— Это у них спроси. Мне такое некогда было выяснять — «Запорожец» мне приглянулся. В общем, заночевал я у Алика. Утром похмелку сообразили. Спрашиваю: «Может, без мокрухи с паханом обойдемся? Пришить — легкое наказание, пырнул — душа в рай. Давай тоскливую жизнь пахану сделаем, устроим на пятерку лет за решетку». Алик головой закрутил: «Если Реваза посадить, имущество конфискуют. Нина без копейки останется». Кумекаю: «Вот щипач! Человека пришить — пустяк для него, а бабу без денег оставить жалко». Сивый не фрайер, соображаю: «Вот чего Алику надо: бабу и червонцы пахана!» Тут мне мысль стукнула… Когда последний срок отбывал, с торгашом одним в зоне познакомился. Башковитый мужик и, видать, с риском. Заворовался капитально, но решил из дела сухим выйти. Развелся по-мирному с женой, имущество ей оставил, а сам за покушение на изнасилование пять лет схлопотал. Пока срок отматывал, прежним корешам его по две пятилетки припаяли с конфискацией. Рассказал я этот случай Алику. Задумался он. Спрашиваю: «Как пахан по части женщин?» — «Раньше как муха на мед был. Теперь остепенился». — «Тогда в чем дело? Пусть вспомнит молодость! Найдем дешевочку, которая такую комедию разыграет, что сам папа-прокурор не разберется. Корешей в свидетели подберу таких, какие за поллитру маму родную в гроб вгонят. У тебя знакомая есть или мне подыскать?» Алику мысль приглянулась. Звонит в вокзальную парикмахерскую и зовет в гости вот эту… — Сипенятин показал на снимок Пряжкиной. — Люсей звать. Прибегает она, выпила с нами и на что хочешь готова. Дотолковались провернуть дело, как пахан из поездки вернется. Двадцать первого вечером приезжаю на Новосибирск-Главный. Алик с Люсей уже пасут старика, а тот с такой дамочкой базарит, аж во рту сладко… Спрашиваю Алика. «Кто такая?» — «Саней, — говорит, — зовут. Тоже зуб на Реваза имеет. Он из нее пять лет соки тянул». — «Тогда в чем дело? Потолкуй с ней, пусть отомстит пахану». Чую, глаза у Алика, как у голодного волка, засветились. Делом загорелся. По себе такое знаю. Отправили Люсю стрижкой-брижкой заниматься, а сами пахану с дамочкой на хвост сели. Довели их до хаты мужика, который мне пятерку за Христа должен. Земля, оказывается, тесная, гражданин инспектор… — Сипенятин вздохнул. — Дальше карусель началась. Пахан вскоре вышел из подъезда, Алик сразу — туда. Чо он толковал с дамочкой, не знаю. Чувствую, затягивает время, торопить надо. Поднимаюсь к знакомой двери, слышу, крупный разговор идет. Давлю звонок — замолчали. Толкаю дверь — открыта. Вхожу — сразу крик. Суюсь в комнату — дамочка рвется от Алика к открытой балконной двери и орет во всю мочь: «Будьте вы прокляты!» Кидаюсь Алику на помощь, чтобы рот ей заткнуть, а она со всего маха — в балконную дверь! Я лишь за халат успел поймать, тот у меня в руках и остался. Мигом придавил ногой балконную дверь, чтобы с улицы в глаза не бросалось, откуда баба выпала. Кричу Алику: «Чо рот разинул?! Смываться надо, щипач колотый!» Сунул халат за холодильник, запнулся за портфель, который Алик для важности с собой таскал. Вижу, на столе раскрытая дамская сумка стоит, а в ней червонцы видны и голубая пряжа. Жалко оставлять. Сунул сумку к Алику в портфель и — дай бог ноги. Вот так, гражданин инспектор, было…