Владимир Монастырев - Свидетель защиты

— Но то, что говорили врачи, особенно женщина, по-моему, нельзя выдумать, это же будет кощунство.

— Ну, это не юридический термин. Что касается показаний, то я тоже думаю, что врачи говорили правду. Но вот поправки в истории болезни Владимира Спицына дают его отцу повод подозревать подлог, подкуп и все такое прочее.

— Воспаленное воображение?

— Его можно понять — он потерял сына. Можно ему и посочувствовать, но я обязан при этом отстаивать права убийцы на справедливость.

— По Спицыну, справедливость — око за око, зуб за зуб.

— И смерть за смерть. Какая же это справедливость? Спицын немало сделал для того, чтобы направить следствие по неверному пути. Сначала Чижову было предъявлено обвинение по статье 102, пункт «б» — умышленное убийство из хулиганских побуждений. Но на эту статью следствие «не вытянуло». Дело переквалифицировали по статье 103 — умышленное убийство без отягчающих обстоятельств. Тоже серьезная статья. Главные доводы — показания Спицына. И запись врача, принимавшего раненого, играла тут немалую роль. Показания врача «Скорой помощи» почему-то оставались втуне, их всерьез не принимали, во всяком случае, не сличали с первой записью в больнице. Когда я читал дело, это сразу бросилось в глаза. Поговорил со следователем. Надо сказать, что следователи по делу Чижова менялись, я говорил с третьим или четвертым по счету. Если следователи меняются, делу это, как правило, пользы не приносит. Но тут новый человек посмотрел свежими глазами и согласился, что следствие что-то упустило. Когда занялись первой записью всерьез, оказалось, что сделана она не сразу после того, как врач осмотрел раненого, а позже, когда Владимир Спицын уже умер. Было записано, что больной поступил без артериального давления, а дело обстояло не совсем так: переливание крови дало некоторый эффект, но на короткий срок, и вывести раненого из шокового состояния не удалось.

— Но почему же врач не записала все, как было? — спросил Костырин. — Забыла?

— Нет, не забыла. Не хотела портить показатели. Если доставили без артериального давления — одно дело, если не смогли минимальное удержать — другое. Отделение и так поругивали за большую смертность, зачем «вешать» на коллектив еще одного покойника, тем более что от неточной записи ему уже ни тепло ни холодно. Побуждения, как видите, почти добрые — забота о благополучии коллектива. Не так ли и у вас в школе случается, когда вы круглому балбесу «натягиваете» троечку, чтобы не портить показатели в четверти?

— Ну, это не совсем одно и то же, — возразил Костырин.

— Я и не говорю, что совсем. В принципе… Так вот, врачу, допустившему неточность, объявили взыскание. Вы ее видели сегодня, вовсе не плохой человек, расстроена случившимся, тем более что Спицын, после того как запись в истории болезни Владимира изменили, подозревает ее в связях с родителями Чижова. Но следствие не установило и намека на такую связь. Что касается Клавдии Михайловны Чижовой, то она не постеснялась бы и подкупить, если б нашла — кого. Как только она узнала, что Владимир Спицын умер, так сейчас же разыскала Ваню Соколова и просила не говорить лишнего на Николая. Просила сказать следователю, что выстрел был случайным, обещала щедро отблагодарить.

— Почему именно Соколова?

— В тот момент, когда раздался выстрел, он сидел рядом с Владимиром Спицыным, единственный очевидец.

— И Спицын-отец это знает?

— Знает. Ваня Соколов из визита Клавдии Михайловны не делал тайны.

— М-да, трудам вашим не завидую: подзащитные не облегчали вам задачу, — вздохнул Костырин.

— У меня один подзащитный. Клавдия Михайловна под судом не состоит.

— А жаль. Ей бы тоже надо сидеть на скамье подсудимых рядом с сыном, — с сердцем сказал Костырин.

— Не буду с вами спорить. Если случится ей оказаться под судом, не позавидую ее защитнику. Ну, а что касается дела Николая Чижова, то после расследования больничной истории всякому мало-мальски грамотному юристу стало ясно, что предъявлять ему надо статью 106 — неосторожное убийство. Это как раз то, за что его надо судить.

Свернув на небольшую, пересеченную трамвайной линией площадь, они оказались возле клуба дорожников.

Пройдя под колоннами у входа, Костырин и Андрей Аверьянович оказались в узкой раздевалке, сдали пальто и двинулись в зрительный зал. Костырин раскланивался направо и налево.

— Всё бывшие ученики, — не без гордости пояснил он. — Вот тот, в синем костюме, заочно кончает технологический институт… А тот, что разговаривает с девушкой в бежевом платье, учится в дорожном техникуме…

Андрей Аверьянович видел вокруг себя молодые, оживленные лица, девушки были одеты по моде, нередко со вкусом. Не все они умело пользовались гримом, не все ребята умели носить костюмы и могли похвастать хорошими манерами, но все равно смотреть на них было весело.

В зале Костырин предложил сесть поближе к проходу.

— Мне, наверное, в президиум придется идти.

— Завлекли и покидаете, — попенял Андрей Аверьянович.

— Это ненадолго, — всерьез стал оправдываться Костырин. — Я в некотором роде один из организаторов этого вечера, наши старшеклассники тоже здесь присутствуют. Совместный вечер на тему «Будь мастером своего дела».

Костырина действительно пригласили в президиум и усадили в первом ряду, у стола, покрытого красным бархатом. Он положил руки на бархат и смотрел в зал, стараясь быть бесстрастным, но губы его то и дело трогала улыбка. Ему нравилось сидеть за этим столом, рядом с руководителями автобазы, с ударниками коммунистического труда, чьи портреты появлялись в газете и висели на досках Почета. Он был причастен к шумному молодому люду, заполнившему зал, и радовался этой своей причастности.

Андрей Аверьянович хорошо понимал сейчас Костырина и, пожалуй, немного завидовал ему.

За трибунку, стоявшую поодаль от стола президиума, пошел молодой еще человек в ладно сшитом темном костюме, в белоснежной сорочке с твердыми манжетами — представитель горкома. Предупредив, что не собирается делать доклада, он заговорил о высоком призвании молодых рабочих, о рабочей гордости, о том, как важно знать свое ремесло, быть мастером своего дела.

Андрею Аверьяновичу понравилось, как говорил молодой человек, стоявший за трибункой, — свободно, не обращаясь к бумажке, которую он все-таки имел перед собой. И то, что он говорил, находило отклик у Андрея Аверьяновича.

— Настоящий мастер сделает больше и лучше, — убеждал выступающий, — что выгодно и ему самому, и государству. Имею в виду выгоду не только материальную, но и моральный выигрыш для советского общества, ибо в наше время не может быть истинного мастерства без прочных знаний, без высокой культуры. Следовательно, речь идет не просто об умелых руках, о навыке и сноровке, но о воспитании нового человека, сознательного гражданина социалистического общества. Именно социалистического, где личное и общественное сочетается гармонично. У нас много пишут и говорят об экономической реформе, но зачастую только о материальном выигрыше, какой дает она рабочему и служащему. Об этом надо все время помнить, но нельзя забывать и о том, что цель, которую ставит перед обществом Коммунистическая партия, — это укрепление новых социалистических отношений между людьми, воспитание человека, свободного от корысти, от пут частной собственности…