Владимир Монастырев - Свидетель защиты

В зале изредка покашливали, но слушали терпеливо: оратор умел увлечь аудиторию, хорошо чувствовал ее. «А понимают ли эти молодые слушатели коренной смысл того, что он говорит? — задался вопросом Андрей Аверьянович. — Не скользят ли привычные слова мимо?» Мысленно возвратясь в зал суда, Андрей Аверьянович подумал о том, что дух корысти и стяжательства, развращающий человека, разрушающий личность, — это еще реальная опасность. Это, увы, пока не разбитый окончательно враг. «Он враг и мой, отъявленный и давний», — мог бы сказать словами поэта Андрей Аверьянович. Он помнил чванливых и невежественных торгашей двадцатых годов, помнил и ненавидел их густое хамство, неуважение к людям, которых они считали бедней себя, и холуйское подобострастие перед теми, кто был богаче их. Все это он видел и на себе испытал еще мальчишкой, сын мелкого служащего, бегавший в палатку к лавочнику Лыкову за калачами. В конце месяца калачи приходилось брать в кредит до отцовской получки, выслушивая назидание Лыкова, который учил мальчонку беречь копеечку и не брать пример со стрекулистов, живущих в долг. С тех пор прошло много лет, но Андрей Аверьянович и сегодня помнил чувство стыда и унижения, которые он тогда испытал.

Только пожилые люди помнят нынче частные лавочки и палатки, где продавали калачи в кредит. Лыкова, наверное, и на свете давно нет, мордатых частников, как и кулаков с обрезами, можно увидеть только на старинных плакатах. Много с тех пор воды утекло, многое переменилось, но вот столкнулся Андрей Аверьянович с делом Николая Чижова, заглянул в жизнь этой семьи, и пахнуло на него знакомым духом корысти и стяжания, невежества и чванства, неуважения к людям и густого хамства. Кажется, что общего у Клавдии Михайловны с канувшим в Лету «красным купцом» Лыковым? Разное время, разные формы бытия. А дух тот же. Ох, живуч он, этот смрадный дух, отравляет вокруг себя все живое.

Провожаемый аплодисментами, ушел на свое место понравившийся Андрею Аверьяновичу оратор. Прочитали список, молодых шоферов, повысивших классность, и стали торжественно вручать им удостоверения. Потом выступали сами шоферы — молодые и постарше, наездившие огромное количество километров.

Андрей Аверьянович отметил — выступали не без гордости за свою профессию, за то, что могут сутками сидеть за баранкой, водят машины через заснеженные перевалы и сам черт им не брат, когда они за рулем. И рождалось в зале ощущение профессионального братства, которое движет людьми, идущими на выручку товарищу, заставляет забыть о себе в опасности.

За трибунку стал тот самый мужчина с копной смоляных волос, что давал свидетельские показания в суде. Только сейчас был он в темно-сером костюме и застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Андрей Аверьянович обрадовался ему, как старому знакомому.

— Правильно тут за шоферов говорили, — начал он, — что они геройские люди. Конечно, не как летчики, скорость у них не та, но все-таки и у них в жизни бывают всякие моменты. В прошлом месяце на верхней дороге бензовоз с обрыва загремел и завис над пропастью на сосенке. Как она, бедная, его удержала, уму непостижимо. А шофер в кабине сознание потерял. Другой, который сзади шел, полез к нему. Дверцу открыл, тросом обвязывает, а сосенка уже на двух корешках, считай, держится, вот-вот оба с машиной вниз загремят, а там — метров шестьдесят до дна, если не больше. А он обвязывает, вниз не глядит. Гарбузов его фамилия. Не с нашей автобазы, но это, я считаю, значения не имеет. Обвязал, выцарапался на дорогу и вытащил товарища. Вот какие бывают моменты в жизни шоферов.

Выступающий помолчал, глядя в зал, словно вспоминал что-то. И зал, затаив дыхание, ждал, когда он вспомнит.

— А то бывает, — качнул он черноволосой головой, — кончится бензин или обломаешься, ну, конечное дело, загораешь на дороге. А мимо едет такой же, как ты, шоферюга и не остановится. Бывает так?

Из зала отозвалось несколько голосов:

— Бывает.

— Редко, но бывают и такие моменты в нашей жизни, — продолжал оратор. — Отрицательные, я скажу, моменты. Как его назвать, такого подонка?

— Подонком и назвать, — охотно ответили из зала.

— Согласен, так его и будем называть, если встренется он нам на дороге, — усмехнулся черноволосый. — Или вот еще пример. Был я сегодня на суде. Судят бывшего шофера Чижова Николая, он у нас на автобазе работал. Купили ему папа с мамой ружье, сначала духовое, потом настоящее охотничье, ходил он, на всех эти ружья наставлял, игрался. И доигрался — застрелил товарища, Володьку Спицына, тоже, наверное, знаете, работал у нас в мастерских… Тут сегодня, я вижу, много молодежи, так я вам вот что хочу сказать: уважать надо друг друга, как товарищ товарища, из беды выручать, а не то что некоторые — ружьем в живот тыкать или еще какое хулиганство делать. Будем уважать и крепить шоферское товарищество, тогда и план выполним, и народ нам скажет спасибо. Вот я как думаю.

И пошел в зал под аплодисменты.

После выступлений объявили перерыв. Вернулся из президиума Костырин.

— Как вам? — спросил он.

— Слушал с интересом, — ответил Андрей Аверьянович.

— И на дело Чижова был комментарий, по-моему, толковый.

— Весьма. Оратор зрил в корень.

— Иронизируете?

— Отнюдь. Говорю вполне серьезно.

Они вышли в фойе.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Андрей Аверьянович.

— Наскучило?

— Нет, я вам благодарен, что привели меня сюда. Смотрел и слушал с интересом. Одно только огорчает.

— Что именно?

— Не вижу я тут никого из тех молодых людей, что прошли у нас свидетелями по делу Чижова. А ведь большинство из них работают на автобазе или около, живут в том же, как вы изволили выразиться, микрорайоне.

— Да, их что-то не видно, — согласился Костырин, — а жаль.

— Очень жаль. Руководители автобазовского комсомола, кажется мне, допускают тот же просчет, что и деятели антирелигиозного фронта. Те читают лекции, как правило, для неверующих, верующие не ходят на лекции. Так и здесь — нет на вечере тех, кто больше всего нуждается в общественном воздействии и воспитании. Благополучных ребят, которыми можно гордиться, конечно, большинство, но и те, неприкаянные, из бывшего Волчьего тупика, ныне именуемого Вторым автобазовским, тоже члены нашего общества, не так ли?

— Так, разумеется. Тут что-то надо предпринимать. А что — сразу не придумаешь.

— Сразу-то и не надо.. Нужно всегда, постоянно. Ныне и присно, и во веки веков….

— Аминь, — усмехнулся Костырин.

— Аминь — это, насколько я помню, восклицание финальное, а тут финала быть не может… Ну, еще раз спасибо и — разрешите откланяться.

— А то остались бы: самодеятельные артисты доставят вам удовольствие, есть весьма даровитые.