Фридрих Незнанский - Формула смерти

Выпили еще по одной, зажевали бутербродами.

— А что, Санечка, излагает в своем заявлении олигарх? — поинтересовался генерал, закуривая. — По ком он звонит в колокол — ясно: по Калашникову. А что за звон?

— Пустозвонство одно. Уверен, что Егора убрали преднамеренно. Что это акция, направленная против отечественного автоспорта вообще и против него лично как инвестора.

— Что ж, и такое теоретически возможно. А что же неведомые злодеи не кокнули самого Соболевского? То-то радость была бы всенародная!

— Это, Слава, девичьи грезы. Он у нас живуч как вечный жид. Или как вечный вор.

— Кстати, угадайте с трех раз: что громче всех кричит вор, стащивший на базаре кошелек?

— Держите вора! — в один голос вскричали Александр и Денис.

— Вот-вот! Кричит и указывает пальцем, куда этот вор побежал. А другой рукой крепко держит в кармане стибренный кошелек.

— Интересная мысль, — заметил Турецкий. — Не хочешь ли ты сказать, что это Соболевский заказал Калашникова?

— А что? Он у нас известный мистификатор. То сам на себя покушения организовывает, то еще что-нибудь выкинет. Театр одного актера.

— Только какие у него мотивы, у Соболевского? — возразил Денис. — Вложился в команду по самое некуда, да и Калашу большие бабки платил, судя по тем же газетам. Самое время пришло купоны стричь — и что? Угробил лучшего гонщика? Курочку, которая должна была нести золотые яйца?

— Черт его знает, — задумчиво ответил Вячеслав Иванович. — А может, баба вклинилась? Вон смотрите, что папарацци пишут. Это, конечно, желтая пресса, но все же…

Он пододвинул собеседникам одну из самых скандальных городских газет.

— Дядя Слава! Неужели ты такую гадость читаешь? Там же вранье сплошное, ну еще порнуха всякая.

— Но-но; молод еще генералам указывать! В каждой куче брехни можно найти зернышко правды. Нужно уметь отличать зерна от плевел, не ты ли давеча ту же мысль высказывал? Вон полюбуйтесь.

На развороте с крупным заголовком «Крушение надежд» была напечатана схема аварии. Далее, на следующей странице, — цветная фотография некой красавицы и интервью с нею. У материала была двусмысленная шапка: «Я близко знала Егора Калашникова…» — и подавался он так, будто речь шла не о реальной гибели реального человека, а о каком-нибудь голливудском блокбастере…

В беседе с журналистом красавица и, как было сказано, дама, весьма приближенная к Соболевскому, утверждала однозначно: она точно знает, что Егора убили, что никакой это не несчастный случай, и даже знает, кто именно был заказчиком этой смерти. Но предпочитает пока до поры до времени об этом* не говорить…

— Тьфу, чушь. — Турецкий отодвинул газету. — Ты посмотри, Слава, дамочке на вид лет тридцать пять, а одежды на ней как на пятнадцатилетней девахе с избыточным гормональным фоном — то есть по минимуму. Судя по длине ног — бывшая модель. Знаю я таких примадонн: из бикини вылезут, лишь бы привлечь к себе внимание публики. Типичный эксгибиционизм. Правильно мэр сказал: слишком много вокруг этой смерти пены.

— Зря ты так свидетелями бросаешься, пусть и эксгибиционистками. Во-первых, дама явно желает сотрудничать со следствием. Во-вторых, тридцать пять — не такой уж безнадежный возраст. Что-то я тебя не узнаю. И потом, чем черт не шутит, пока боголюбы спят? Может, это и есть правильная версия?

— Какая именно?

— Шерше ля фам!

Турецкий с сомнением покачал головой:

— Ты мне, Денис, лучше про Францию расскажи. Какая там травма у Калаша во Франции была? Помнится, комментатор по «ящику» о травме говорил.

— Да об этом лучше других Берцуллони знает, как свидетель событий- Я-то — по газетам.

— И его спросим, как уже было обещано. А что газеты сообщали?

Но ответить Денис не успел. Через внутреннюю связь Турецкий был вызван к генеральному.

— Что ж, придется прервать столь полезный для меня ликбез.

— Так еще продолжим, Сан Борисыч! Вы только свистните, я мигом… Должны мы в этом деле разобраться! В память о Калаше!

— Разберемся! — пообещал Турецкий. — Ладно, друзья, мне еще пару строк нужно набросать, прежде чем пред светлы очи предстать. Думаю, вызывают меня в связи с этим делом Калашникова.

Оставшись один, Александр Борисович взял чистый лист бумаги и ручку, записал: «Версии следствия. Первая: имел место человеческий фактор, ошибка пилота или техперсонала, готовящего машину к заезду. Однако если это не несчастный случай, а убийство, тогда второе: умышленно созданная или неустраненная техническая неисправность и как результат — поломка, отказ системы и тому подобное. Третье: диверсия, так как конкуренция на «Формуле» очень высока. Четвертое: причиной всему некая случайность, которая может выявиться только в процессе расследования, или что-то, чего следствие пока, в самом начале пути, не знает…»

Шествуя по длинному коридору здания на Большой Дмитровке, он думал о том, что помимо беседы с олигархом, содержание которой он представлял себе так ясно, словно разговор уже состоялся, необходимо как можно быстрей связаться с тренером погибшего гонщика, Леонардо Берцуллони.

Сегодня, еще только садясь в новую машину «конюшни» «Маньярди», Егор почувствовал, сколь прекрасно это последнее творение европейских инженеров — новая «лошадка» словно стремилась вырваться из-под него, улететь в какую-то немыслимую даль помимо его желания. Но вот воля гонщика и стремление машины полностью совпали. Миг, еще миг — и болид словно совсем перестал касаться земли. Стрелка уверенно перевалила за двести пятьдесят. Можно добавить еще, до конца разгонной прямой у него куча времени, почти десять секунд! Но Егор не стал этого делать — рано. Тем более что он не знает, как эта «лошадка» проявит себя на вираже. Но вот и вход в вираж, сейчас проверим!

Как ни жаль, а скорость надо скидывать — на двухстах пятидесяти вираж не проходят. Не касаясь тормозов, он отдал педаль сцепления и чуть тронул штурвал. Машину понесло боком, сразу запахло жженой резиной — надо же, как сильно горит, резиновая вонь достает даже сквозь фильтр воздухозаборника шлема! Что там со скоростью? Сто десять?

Ну вот и все: машина вышла строго на ось трассы, вираж позади, и можно снова набирать скорость. Отлично ведет себя «лошадка». Наследующем повороте он попробует резать вираж на ста двадцати. Интересно, устоит болид на этот раз?

Улетает назад воздух, становясь вязким, как машинное масло, противно воняя, горит и горит на виражах резина, захлебывается от форсажа двигатель…

Круг, еще круг, еще… Какое дивное ощущение! Будто ты летящая пуля, вернее, даже не пуля, а всесильная рука, мысль, доворачивающая эту пулю в полете, чтобы она попала точно в цель. Что, ерунда? Не может быть такого? Может, должно быть, об этом и речь! Он, сидящий внутри болида, должен быть быстрее этого самого болида, то есть стрелок должен быть быстрее пули… Вот они — минуты его высшего счастья. Егор мог вот так гонять по трассе сколько угодно, наматывая круг за кругом, подрезая вираж за виражом на пределе своих и машины возможностей…