Хансйорг Шнайдер - Смерть докторши

Вечером они поехали к «Мунху», заказали холодную нарезку — копченый кабаний окорок, салат, бутылочку «Божоле-виляж» и минеральную воду. Когда они вошли, завсегдатаи приветливо поздоровались, но Хункелер лишь буркнул в ответ что-то невразумительное. Окорок наверняка был, как всегда, выше похвал, но сегодня почему-то пришелся им не по вкусу.

Хедвиг долго медлила, потом наконец сказала:

— Думаю, я единственный человек на свете, который мало-мальски способен довольно долго выдерживать твое общество. Как только умудряюсь, самой удивительно.

— Просто ты меня любишь, — ответил Хункелер. — У тебя нет другого выбора.

— Вот как? Можно бы и попробовать.

— Кончай, а?! — выкрикнул он так громко, что разговор за соседним столиком мгновенно оборвался.

Хедвиг хотела встать, но Хункелер схватил ее руки и крепко их стиснул.

— Прости, мне очень-очень жаль!

— Если ты еще и заплачешь, я сию же минуту встану и уйду. И больше ты меня не увидишь.

— Ты ведь останешься, а? Навсегда.

Он отпустил ее руки, взял вилку, потыкал ею салат. Хедвиг пригубила свой бокал, рот ее слегка скривился в иронической усмешке.

— Что, собственно, случилось?

— Если я начну говорить, то запл а чу. А если я заплачу, ты уйдешь. Поэтому я ничего не скажу.

Она допила вино, которое ей явно понравилось, налила еще.

— Твое здоровье, старина. Из-за твоей работы мы расставаться не будем.

Оба молча принялись за еду, и немного погодя он успокоился.

— Не могу я оставаться хладнокровным, когда чую, что кто-то совершил преступление — убил женщину. Не могу, и все.

— Так это он?

— Думаю, да.

— Но скарабей до сих пор у него на шее.

— Может, у него их два или три.

Хункелер отправил в рот кусочек окорока, отпил глоток вина. Очень недурно на вкус.

— Ну так что? — спросил он. — Каково твое впечатление?

— Неплохой человек, немножко странный, чудаковатый, но весьма интересный.

— Для тебя лично он привлекателен? То есть ты бы обратила на него внимание, если б искала себе мужчину?

— Женщина никогда не ищет мужчину.

— А как же она это делает?

— Что?

— Находит мужчину.

Хедвиг слегка откинула голову назад, провела рукой по волосам. По губам опять скользнула насмешливая улыбка. Потом она задумалась и наконец сказала:

— Она кладет на него глаз.

— Именно это я и имею в виду. Ты бы положила на него глаз?

— Пожалуй, да. Но после сказала бы «нет».

— Почему?

— Есть в нем что-то вялое, жалкое.

— Он импотент, — сказал Хункелер, — уже семь лет, после операции на простате. И семь лет назад от него ушла жена, к лесбиянке.

— Надо же.

Хедвиг заказала рюмочку «Вьей прюн», Хункелер — «Марк-де-Бургонь». Подождали, пока принесут спиртное, чокнулись, отпили по глоточку.

— Что женщине делать с мужем-импотентом? — спросил он. — Может она по-прежнему его любить?

— Не знаю. Наверно, может остаться ему подругой.

— Как это?

— А так, сам можешь себе представить.

— Я себе представляю, что ценности он для нее не имеет.

— Нам обязательно это обсуждать? — спросила Хедвиг, и на сей раз ее глаза тоже насмешливо блеснули.

— Да. Я хочу разобраться в этой истории.

— Все вы одинаковы, все горазды хвастать: у меня, мол, самый замечательный, самый большой, самый длинный.

— Скажи, что ты думаешь, а? — попросил он.

— Я бы не стала говорить, что он не имеет ценности. Он во многом способен ей помочь. А она ему.

— Согласен. Но любовь и помощь все таки разные вещи.

Хедвиг покрутила в пальцах рюмку со сливовицей, отпила глоток.

— Я думаю, ты прав, после такой операции мужчина теряет эротическую ценность для женщины, которая его любит. Что же ей делать? Жалеть его? Но как мужчине это выдержать?

— Спасибо. Именно это я и хотел услышать.

Медленно, мелкими глотками она допила рюмку.

— Ох я и устала. Пойдем-ка домой.

Наутро около девяти его разбудил телефон. Встал Хункелер не сразу — думал, трезвон утихнет. Но не дождался.

Звонил опять Мадёрен.

— Ну ты и здоров спать, прямо как медведь. Извини, пришлось разбудить.

— Почему? Нынче ведь воскресенье.

— Вода в Рейне поднялась, бурая, словно суп. Но они все ж таки его углядели.

— Кого?

— Лакки Шиндлера. На шее у него была веревка. И возле Шмалер-Вурф эта веревка намоталась на винт моторной лодки. Иначе его бы нашли разве что в решетке Камского шлюза, если б вообще нашли.

— Господи Боже мой, — вздохнул Хункелер.

Он открыл входную дверь, впустил в дом свежий, прохладный воздух. Небо серое, в тучах, но дождя нет.

— Он что же, повесился?

— Не думаю. В таком случае висел бы где-нибудь. Скорей всего, его удавили. Тело находилось в воде явно не один час. А поскольку вода поднялась, оно все время билось о лодки. Но он тогда был уже мертв.

— Черт…

Хункелер прошел в комнату, сел у стола и закурил. Но от первой же затяжки голова закружилась, и он затушил сигарету. Вообще-то надо бы сию минуту выехать в Базель. Ведь он руководит дознанием, а Лакки Шиндлер тоже принадлежит к окружению Кристы Эрни. Но ехать не хотелось, пускай Лакки Шиндлером занимается Мадёрен.

Он вернулся в комнату к Хедвиг, оделся, глянул в окно. Мирная картина, деревья — вишня, слива, ива, тополь. Трава опять выросла чуть не по колено, пора косить. Бросив взгляд на свинарник, он заметил, что корзина с цыплятами опрокинута. Сейчас разберемся — он вышел из дома, пересек лужайку. Корзину опрокинула куница. Только и осталось, что несколько коготков да перышек.

Хункелер сходил за лопатой, вырыл под ивой ямку, закопал останки. Потом вернулся в дом, разбудил Хедвиг:

— Я принес тебе печальную весть.

Она испуганно села на кровати, прикрывая грудь простыней.

— Цыплята… Их съела куница.

Хедвиг молчала, по щекам скатились две слезинки.

— В ближайший базарный день купим в Альткирхе других. Если хочешь, опять девятерых, раз девять такое хорошее число.

— Что ж ты не следил-то? — спросила она.

— Цыплята были твои, ты — хозяйка.

— А ты вырос в деревне.

— Не будем ссориться, — сказал он. — В другой раз поставишь корзину в хлев.

— Поросенок ты, противный поросенок! — Хедвиг зарылась лицом в подушку. — Никогда мне не помогаешь!

— Неправда, помогаю. Всегда и во всем.

В кухне он поставил на плиту воду, накрыл стол. Позавтракал белым хлебом с тминным мюнстерским сыром. Лучше бы прямо сейчас съездить к Генриху Рюфенахту и потолковать с ним.

Когда Хедвиг пришла на кухню, он налил ей кофе. Двигалась она медлительно, даже как-то неуклюже, словно боялась что-нибудь разбить.

— Ты уж не сердись, что я тебя отругал…

— Ладно, — сказала она.

Около полудня комиссар поехал в Базель. Снова через Шпицвальд. Возле фермы остановился, вышел из машины, постучал в дом. Ворчунья провела его на кухню. За столом сидел Авраам, как всегда в темном костюме, ел картошку с сыром.