Артуро Перес-Реверте - Кожа для барабана, или Севильское причастие

– Кто подбросил мне открытку?

– А-а, вы об этом… Ну разумеется, я. Поскольку вы находились здесь, мне казалось неплохой идеей заставить вас взглянуть и на другую сторону проблемы. Так что я поднялась в голубятню и поискала в сундуке Карлоты что-нибудь подходящее; несколько своеобразный способ, но он принес плоды.

Сам того не желая, Куарт рассмеялся;

– Как же вы добрались до моей комнаты? Старушка пришла в возмущение.

– Господи, не сама я же это сделала! Вы можете себе представить меня крадущейся на цыпочках по гостиничным коридорам?.. Я решила этот вопрос куда более прозаически. Моя горничная вручила некоторую сумму вашей. – С усмешкой она повернулась к дочери. – Когда вы показали открытку Макарене, она сразу же поняла, что это моих рук дело. Но была настолько любезна, что не слишком отругала меня.

В глазах Макарены Куарт прочел подтверждение. Да, в общем-то, ему и не нужны были подтверждения: в достоверности всего услышанного он не сомневался. Он посмотрел на экран дисплея.

– А чем вы занимаетесь сейчас?

– Вы имеете в виду это?.. – Крус Брунер проследила за направлением его взгляда. – Это можно назвать последним сведением счетов… Вы не тревожьтесь. На сей раз это не имеет никакого отношения к Риму. Это нечто более близкое. Более личное.

Куарт присмотрелся.

Конфиденциально. Резюме внутреннего расследования Б. К. по делу П. Т. и др. В тексте фигурировали названия банка «Картухано» и имя Пенчо Гавиры:

…Среди способов, используемых для упомянутого сокрытия, можно указать следующие: лихорадочные поиски новых и высокоэффективных средств с нарушением банковских норм, а также использование крайне рискованных мер, таких, как операция по продаже общества «Пуэрто Тарга» группе «Сан Кафер Элли» (объявленная стоимость – 180 млн долларов). Если продажа так и не состоится, это может иметь серьезнейшие последствия для банка «Картухано», не говоря уж о публичном скандале, способном подорвать престиж банка в глазах его акционеров – консервативно настроенных мелких держателей акций.

Что же касается нарушений, в которых самым непосредственным образом повинен нынешний вице-президент, расследованием установлено…

Он взглянул на Макарену, потом на герцогиню. Это был пушечный выстрел по бывшему мужу Макарены – выстрел ниже ватерлинии. На мгновение он вспомнил, как сутки назад, на пристани, они вместе шли вызволять отца Ферро: тогда между священником и финансистом проскочила искра симпатии.

– Что вы собираетесь делать с этим?

Выражение лица Макарены говорило: это не мое дело. Мои счеты более личного характера. Ответила ему Крус Брунер:

– Я собираюсь немного уравновесить ситуацию. Все очень много сделали для этой церкви. Включая и вас: своей вчерашней мессой вы обеспечили нам еще неделю… – Она посмотрела на священника, потом на дочь. – Думаю, поэтому она сочла, что вы заслуживаете, чтобы вас привели сюда.

– Он ничего не скажет, – проговорила Макарена, очень серьезно, пристально глядя в глаза Куарту.

– Не скажет?.. Я очень рада. – Некоторое время она внимательно, сдвинув брови, смотрела на дочь, затем снова перевела взгляд на Куарта. – Хотя, знаете, мне приходит в голову то же самое, что и отцу Ферро. В моем возрасте многие вещи перестают иметь значение, так что можно рисковать, не испытывая страха перед последствиями. – Она рассеянно погладила пальцами клавиатуру. – Вот сейчас, например, я намереваюсь совершить акт правосудия. Знаю, что это продиктовано не слишком-то христианскими чувствами, отец Куарт. – В ее голосе появилась жесткость, решительность, которая вдруг показалась ему опасной. – Думаю, потом мне придется исповедаться. Я вот-вот совершу грех немилосердия.

– Мама.

– Оставь меня в покое, мамочка, пожалуйста. – Она повернулась к Куарту, как бы ожидая от него большего понимания, чем от Макарены, и указала на текст на экране. – Это отчет о внутреннем аудиторском расследовании в банке «Картухано», проливающий свет на проблемы Пенчо и на всю его игру вокруг церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной. Обнародование его немного повредит банку и очень сильно – моему зятю. Очень сильно. – Она усмехнулась уголком рта. – Не знаю, простит ли мне это когда-нибудь Октавио Мачука.

– Ты собираешься рассказать ему?

– Естественно. Ты думаешь, я брошу камень, а потом спрячу руку за спину? Но он живет на свете достаточно долго, чтобы понять… Кроме того, ему наплевать на банк. С возрастом он стал совершенно безответственным.

– Откуда вы взяли этот доклад?

– Из компьютера моего зятя. Он не слишком-то надежно защищен. – Она покачала головой, и в том, как она это сделала, Куарту почудилась печаль – искренняя печаль. – Мне правда жаль, потому что я всегда симпатизировала Пенчо. Но тут вопрос стоит так: либо церковь, либо он. Каждый должен держать свою свечу сам.

На модеме замигала лампочка. Крус Брунер мельком взглянула на нее, затем повернулась к священнику. Ее глазами смотрели на него все поколения герцогов дель Нуэво Экстремо, чья кровь текла в ее жилах.

– Это факс, – сказала она, и ее пергаментные губы изогнулись в усмешке, которой Куарт никогда не видел у нее: презрительной и жестокой. – Я передаю доклад во все газеты Севильи.

Стоявшая рядом с ней Макарена отступила на шаг, в тень, и застыла так, глядя в пространство. Медленные удары английских часов зазвучали внизу, среди покрытых темным лаком картин, несших свою многовековую вахту в полумраке «Каса дель Постиго». Казалось, вся жизнь, какая только была возможна в этих стенах, нашла себе прибежище здесь, под светом галогеновой лампы, освещавшей клавиатуру компьютера и костлявые руки старухи. И Куарт испытал абсолютную уверенность в том, что в этот момент призрак Карлоты Брунер улыбается в окне башни, а вверх по реке скользят белые паруса шхуны, наполненные бризом, который каждую ночь долетает сюда с моря.

Крус Брунер, герцогиня дель Нуэво Экстремо, умерла в начале зимы, когда Лоренсо Куарт в течение уже пяти месяцев находился в Боготе в качестве третьего секретаря Апостольской нунциатуры в Колумбии. Он узнал о ее кончине из нескольких строк в международном издании «АБЦ», сопровождавшихся длинным списком титулов покойной и просьбой ее дочери Макарены Брунер, наследницы всех их, молиться за душу усопшей. Пару недель спустя он получил конверт с севильским штемпелем; внутри лежало траурное извещение в черной рамке, в общем повторявшее текст газетного сообщения. Письма не было, но зато была открытка со снимком церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной – та самая, что написала Карлота Брунер капитану Ксалоку, – которую Куарт когда-то нашел в своем гостиничном номере.