Лилия Лукина - Если нам судьба...

Делать нечего, надо завтра же ехать к ее бабушке. Но если и она мне ничего существенного не скажет, то тогда я уж и не знаю, что делать. Власов завтра не приедет — пока он фотографии получит, пока Добрыниной покажет — он же без нее шагу ступить не может — а захочет позвонить, так сотовый у меня всегда с собой.

Расстелив карту Баратовской области, я стала смотреть, как мне лучше добраться до села Слободка Ивановского района. Наметив маршрут, я завела будильник и легла спать. Дорога мне предстояла неблизкая.

Как ни рано я встала, но выехать смогла только в семь часов. Ведь нужно было не только самой чего-нибудь перехватить на завтрак, но и Ваську покормить, и сварить ему рыбу, которую я, зная теперь его незаурядные способности, оставила в кастрюльке на тумбочке — съест, когда она остынет, а вечером я его покормлю. Так что до Слободки я добралась только к двенадцати часам и, оставив машину около церкви, пошла искать Евдокию Андреевну. Дом бабы Дуси, как ее здесь называли, мне показали сразу же. Довольно большой, сложенный из белого кирпича, он нарядно смотрелся на фоне обыкновенных деревенских изб. Интересно, зачем ей одной такие хоромы? Около него на аккуратных скамейках сидели люди и терпеливо чего-то ждали. Когда я подошла поближе, они встретили меня враждебно:

— Очередь здесь, запишись и приезжай, когда назначит. Мы сами не одну неделю ждем, чтоб к ней попасть. Ишь ты, вырядилась и думает, что ей все можно… — неслось со всех сторон.

— Послушайте, — не выдержала я. — Я ничего не понимаю. Я к Евдокии Андреевне по делу…

— А мы, что же, по-твоему, ради удовольствия? Я сюда из Рязани второй раз приезжаю: первый раз, чтобы записаться, а сейчас — на прием. У меня, может, последняя надежда на бабу Дусю осталась… — заплакала какая-то женщина.

— Да объясните мне, что происходит, — растерялась я, нечасто со мной такое случается. — Какой прием? Какая запись?

— Ты дурочку-то из себя не строй, — сказал солидный мужик, сидящий рядом с маленькой девочкой. — Даже если и проскочишь в дом, то Ксаночка все равно фамилию спросит и, если не по записи, не пустит.

— Хватит! — рявкнула я. — Кто-то один может ясно и четко сказать, куда и почему меня не пустят?

Оказалось, что Евдокия Андреевна известная травница, к которой со всей России едут. Но женщина она старенькая, больше десяти человек в день принять не может, поэтому на меня и набросились, подозревая в попытке пройти без очереди. А Ксаночка — это девушка, которая живет вместе с бабой Дусей, помогает ей по хозяйству, запись ведет и учится, как лечить.

— Ну вот, все и разъяснилось, — с облегчением сказала я. — Я не на прием и без очереди не пойду, не бойтесь.

Дело у меня совсем другое, личное, можно сказать. Вы мне Ксаночку эту покажите, я через нее предупрежу бабу Дусю, что поговорить мне с ней надо, и пойду погуляю, а вернусь, когда вы все уже разойдетесь.

Минут через десять на крыльцо вышла женщина с мальчиком, приговаривавшая:

— Дай тебе Бог здоровья и долгих лет, святая ты женщина. Храни тебя, Господь! — а потом мальчику: — Пойдем, сынок, на церковь денежки пожертвуем и свечку во здравие рабы Божьей Евдокии поставим.

В любой очереди, как это обычно и бывает, хоть к врачу, хоть к парикмахеру, все со всеми уже перезнакомились и были в курсе дел друг друга, поэтому у женщины спросили:

— Ну, что сказала?

— А не рак это вовсе, зря врачи меня пугали, им бы только деньги сорвать, да побольше…

Но я не стала прислушиваться, потому что молодая русоволосая женщина, вся в конопушках, проводив на крыльцо женщину с мальчиком, уже приглашала в дом другого пациента и вот-вот могла исчезнуть.

— Оксана, — крикнула я. — Подождите минутку, — и быстрым шагом направилась к ней.

Женщина удивленно оглянулась, видимо, она не привыкла, чтобы к ней так обращались.

— Меня Ксенией зовут, — поправила меня она. — Только я пока никого записывать не буду. Баба Дуся не велела. И так уже до конца лета каждый день занят.

— Мне не на прием, мне с Евдокией Андреевной поговорить надо о внучке ее, Екатерине Петровне. Вы предупредите ее, что я попозже подойду, когда она всех примет. Как вы думаете, во сколько она закончит?

— Ничего я ей говорить не буду, — сказала, как отрезала, Ксения, у нее даже лицо окаменело. — Она разволнуется, а ей вредно. Уж сколько лет прошло, а она до сих пор сильно переживает, что такую гадину воспитала. Каждый день в церковь ходит, молится, чтобы Бог Катерину вразумил, на путь истинный наставил. Не пущу! — и она повернулась, чтобы уйти.

— Ксения, — остановила я ее. — Мне говорили, что Екатерина Петровна страшная женщина, Матвей ее вообще ведьмой назвал. Только…

— Какой Матвей? — не поняла она.

— Да вы его не знаете, это Матвеев Павел Андреевич.

— Как же это я его не знаю? — удивилась Ксения. — Его здесь все знают. Это ведь он бабе Дусе дом построил и подарил и много еще чего хорошего сделал. Он и маму свою с бабушкой сюда привозил. А вы его откуда знаете?

— Так, Ксения, — протянула я. — Заводи-ка ты в дом, кто там в очереди следующий, и выходи сюда поговорить. Ты знаешь, наверное, что у Павла Андреевича братья есть, ну, не родные, но…

— Знаю, он бабушке карточки показывал, там малыши были, забавные такие, — она разулыбалась, — и братья с женами. Только выйти я не смогу, бабе Дусе помогать надо, ну, и учиться тоже.

— Так вот, боюсь я за них, — я старалась говорить спокойно, но внутри у меня все клокотало. Дура, нужно было сразу же сюда ехать, а не чудеса сообразительности проявлять, на рожон переть. Далеко мне, кретинке, видите ли, показалось.

Тут на моих глазах в облике этой милой женщины произошла разительная перемена, она вся как-то подобралась, напружинилась, взгляд стал жестким и пронзительным, она смотрела на меня внимательно и испытующе, словно решая, верить или нет, пускать или нет.

Э-э-э, девонька, подумала я, а ты, видать, с зоной не понаслышке знакома.

— Хорошо, — сказала она, наконец. — Подходите к трем часам. К этому времени уже и прием закончится, и бабушку я обедом накормлю, да и подготовить ее к этому разговору надо. Я ей травку заварю, чтобы она не очень нервничала.

Она ушла, а я пошла пройтись по селу. Или оно было совершенно нетипичным, или разговоры о том, что деревня гибнет, сильно преувеличены. Здесь был очень даже приличный Дом приезжих, совершенно неуместная для села столовая, на клубе красовались афиши не совсем старых фильмов. Одним словом, здесь текла нормальная жизнь. Однако, приглядевшись внимательно к лицам сельчан, я поняла, что очень многие из них, кто больше, кто меньше, но лагерным воздухом подышали — он ведь на всю жизнь свой след оставляет, опытному взгляду заметный.

Чтобы хоть чем-нибудь себя занять, я зашла в библиотеку, где было пусто и прохладно, и разговорилась с симпатичной пожилой женщиной, которая там работала. Она прожила безвыездно в Слободке всю свою жизнь и могла рассказывать о ней бесконечно. Оказалось, что и Дом приезжих, и столовую выстроили для приезжающих к Евдокии Андреевне больных, чтобы им было где переночевать и поесть, рабочие Матвея, как я поняла, еще в те времена, когда он мотался по области со своей бригадой, и клуб с церковью и школой ремонтировали они же. Слово за слово, мы перешли к приведшей меня в село проблеме — Екатерине Петровне.