Лилия Лукина - Если нам судьба...

— Конечно, девочки, идите. Вам бы тоже к ужину переодеться надо, — сказала Печерская, обращаясь уже к сыновьям, чей взгляд тоже не светился любовью к Катьке.

А вот в ее глазах легко читалось такое злобное торжество, что я поняла, почему она постоянно носит эти серьги. Это было для нее символом одержанной когда-то победы над беззащитными перед ее злобой и коварством людьми. Ведьма, прав Матвей, она настоящая ведьма.

Тоскливо посмотрев вслед удалявшимся от него детям и внукам, с которыми он так и не смог перекинуться ни одним словечком, Власов повернулся к Матвею.

— Павел Андреевич, вы начали говорить о Канаде.

— Ах, да. Так вот, прекраснейший был человек, и судьба у него в чем-то необычная, а в чем-то очень типичная для русских эмигрантов. Сын графа Николая Федоровича Репнина и графини Анны Александровны, урожденной Лопухиной, он родился в 20-м году в Париже. Перед Второй мировой войной вся их семья уехала в Канаду, где он в последующем и составил свое очень немалое состояние. Всю жизнь он искал в России своего старшего брата Павла, который в Петрограде в 1915 году родился. Его, двухлетнего, как раз перед Февральской революцией родители у бабушки оставили, матери Анны Александровны, Марии Сергеевны, урожденной Апраксиной. А сами во Францию уехали по делам Николая Федоровича, ему нужно было там наследство получить, и хлопоты большие предстояли. А вот вернуться в Россию они уже никогда не смогли. Вот Николай Николаевич и завещал все свое состояние — своих детей у него не было, Бог не дал — потомкам брата своего, Павла.

Матвей замолчал и посмотрел на Власова.

— Александр Павлович, вы ведь, когда паспорт получали, то фамилию матери взяли и стали Власовым. А до шестнадцати лет у вас совсем другая фамилия была.

— Да, — растерянно сказал Власов. — Папа в 68-м умер, его Павлом Николаевичем Репниным звали. Я всю жизнь мечтал артистом стать, с самого детства. Он знал об этом и, честно говоря, очень не одобрял, говорил, что Репнины никогда шутами не были. Поэтому мама моя, Анастасия Владимировна, когда я должен был паспорт получать, сказала: «Еще неизвестно, каким ты артистом станешь, так что фамилию отцовскую не позорь, возьми мою». Вот так я стал Власовым. Меня в Москве под другой фамилией никто и не знает.

— Нет, Александр Павлович, так не бывает, — невозмутимо сказал Матвей. — Всегда есть кто-то, кто помнит. Просто вы об этом забыли, вот и подумайте, повспоминайте…

— Павел Андреевич, да я в маленьком городке на Севере родился и школу там же закончил, потом уже в Москву учиться в ГИТИС приехал. Из моих земляков в столице только один Димка Кисель обосновался, мы с ним в одном классе учились… Он-то нас с Екатериной Петровной в октябре прошлого года и познако… — и тут Власов все понял. Кровь прилила ему к лицу, да так, что я испугалась, не случилось бы с ним чего-нибудь.

Он резко повернулся к Катьке:

— Господи, так вот зачем я тебе понадобился!.. Лена, ты гениальная женщина, слышишь? — обратился он ко мне. — Я твой должник по гроб жизни. Ты была права, ты во всем была права, когда говорила мне, что у меня есть что-то, о чем я сам не знаю, но что нужно ей. Ну? — издевательски сказал он, снова поворачиваясь к Катьке. — И сколько бы я прожил после официальной с тобой регистрации? Какую участь ты мне приготовила? Тоже умер бы от сердечного приступа, как профессор Добрынин?

— Сашенька, ну что ты говоришь? — елейным голосом начала Катька. — Как ты можешь обо мне так думать? Зачем ты слушаешь людей, которых видишь первый раз в жизни? Ведь ты меня знаешь не один день. Прошу тебя, давай уйдем отсюда, поедем домой. Я так и знала, что от этой поездки добра не будет.

— Есть ли предел твоей подлости? — гремел Власов. — Ты убила родителей Наты с Татой и собственного мужа, ты убила Славу и Настеньку с ребеночком. Ты… — он задохнулся от возмущения.

— Сашенька, тебе плохо? Ты бредишь? Подумай сам, как я могла все это сделать. Только, пожалуйста, не нервничай, тебе нельзя волноваться. Успокойся, пожалуйста, — Катька говорила все это так искренне, что я против собственной воли пришла в восхищение — в ее лице мир потерял великую актрису.

Я решила, что пора прекращать эту комедию.

— Екатерина Петровна, вы напрасно стараетесь. Я ездила к бабе Дусе, разговаривала с ней. Так что Александр Павлович знает все о травке от «скорби душевной», с помощью которой вы обе аварии устроили.

— Я вас не понимаю, — глядя на меня честными глазами, сказала Катька. — О ком вы говорите? О какой траве?

— Я говорю о вашей родной бабушке, Евдокии Андреевне Семеновой, которая живет и здравствует в селе Слободка Ивановского района, и траву называю так, как она сама ее называет, как ее бабушка и мать называли и как вас саму она учила ее называть, когда знания свои передавала, не предполагая, что из этого может выйти, — Неужели и сейчас будет отпираться?

— Вы ошибаетесь. Моя бабушка умерла, и уже давно, еще в сентябре 92-го года. — Ее недоумение было совершенно искренним.

— Нет, это вы ошибаетесь, — сказал Матвей. До сих пор он не вмешивался в наш разговор, стоял себе спокойно, засунув руки в карманы куртки, видимо, считая свою миссию выполненной. — Она жива и здорова, и Елена Васильевна действительно с ней разговаривала. Это я попросил соседку бабы Дуси сообщить вам, что она умерла, чтобы у вас и мысли не возникло приехать и убрать ненужного свидетеля. Моя бабуля — мудрейшая женщина, и она всегда говорит, что не надо вводить человека в искушение.

— Какая же ты гадина! — не сдержался Власов.

На это Катька презрительно засмеялась:

— Да?.. А ты кто? Ты хоть помнишь, со сколькими девками ты, кот помойный, трепался, пока я с тобой жила? Или, может быть, это не ты невинную девчонку обрюхатил и тут же имя ее забыл? А? И кем же ты себя после этого считаешь? Святым? Tы, Сашенька, подлец! И другого названия для тебя нет. Так что мы с тобой, голубчик, два сапога пара. И нимб ты себе не примеряй, не твой это фасончик. Да с тобой, фигляр, ни одна нормальная баба больше двух дней не выдержит и сбежит. Ты же ни о чем, кроме своей гениальности, говорить не можешь, тебя же творческие муки на части рвут, ты же по ночам свои нетленные шедевры обдумываешь! — издевалась она. — Чего уставился? Не ожидал от меня такое услышать? Да я сама эти полгода траву пила, чтобы на рожу твою мерзкую смотреть без отвращения, — Катька окинула взглядом Александра Павловича с ног до головы и, видя, что он побледнел, как мел, и засунул задрожавшие руки в карманы брюк, насмешливо хмыкнула. — Черт с тобой! А я и без тебя не пропаду, на тебе свет клином не сошелся. На мой век дураков хватит! Будут в моей жизни еще и рауты с презентациями, и многое другое. Доказать вы все равно ничего не сможете, а слова к делу не пришиваются! — и она торжествующе на нас посмотрела.