Алекс Норк - Четыре с половиной

Для приличия, дожидаясь пока чуть остынет кофе, он спросил у Олега о житье-бытье в их провинции. Тот в коротких словах описал картину безрадостную, ожидаемую, впрочем, вполне.

Человек, допив кофе, окончательно ощутил бодрость и попрощался до вечера. И совсем заспешил, потому что уже чувствовался голод.

В доме на этот предмет, разумеется, что-то есть, но лучше все-таки по дороге где-нибудь в ресторане, он, тем более, теперь долларовый миллионер.

Однако вот мысль от этого, странно, приводит в тупик — как жить дальше, как себя перестраивать?

Уже у выхода совсем, когда шагнул за панели, услышал сзади женский голос — с ним громко поздоровались.

Человек повернулся, оказавшись не внутри и не снаружи, и увидел на последних ступеньках центральной лестницы тонкое существо в темном открытом платье, годящемся скорее не для траура, а для вечерних мероприятий.

Он подождал, не зная, куда ступить, но вышло так, что женщина подошла и сама сделала шаг наружу.

— Очень рада с вами познакомиться. Меня зовут Елена. А вы, я знаю, Сергей Петрович.

— Верно.

Они чуть отошли от панелей, оставаясь от солнца под козырьком.

Не те его годы, чтобы очень разглядывать, но красивая особа — во всем, кажется, глаза выразительные и умные.

— Сергей Петрович, я знаю, как много вы в свое время сделали для покойного.

— Аркадий рассказывал?

— Знаю, — повторила она. — Позвольте мне утроить ваш наследственный приз?

Вот тебе, предложение! Она улыбалась с искренностью, которая бывает у малых детей, когда те хотят со всеми делиться радостью.

— Позвольте, Сергей Петрович.

— Нет, не позволю, сударыня. Вы не обижайтесь.

Ее лицо исказилось и наполнилось тоже детским совсем сожалением.

— Я не обижаюсь, я даже предполагала.

— Сударыня, я вам искренне благодарен, мало кто сейчас так поступит, но во-первых, я даже без отписанного мне миллиона — обеспеченный человек. Он мне дом купил, машину, прекрасный катер, зарплата у меня тоже немаленькая.

Можно было сказать и про отличную обстановку в доме, участок в дорогом месте в пятнадцать соток...

— А во-вторых?

Человек немного задумался.

— Затрудняюсь вам сформулировать, есть какая-то мера вещам.

— Не терять независимость? — по-другому совсем сказала она.

— Пожалуй. Мера ведь все охватывает, чувствовать помогает и себя самого.

Он вздохнул, оттого что не смог ясно выразить, но по глазам заметил, что его, тем не менее, поняли.

— Меру древние греки считали центральным понятием, — снова улыбнувшись, сказала она.

— Вот видите, а я и не знал. У вас, наверно, гуманитарное образование?

— Я германист, закончила МГУ.

Он почувствовал, что ее приподнятое настроение требует слов, и так и вышло.

— Я сама не москвичка, родилась в глухом провинциальном райцентре. Мы с подругами любили бегать на наш небольшой вокзальчик — смотреть, как идут поезда. Почти все проходили мимо из большого мира куда-то в другой большой... У вас в детстве такого не было?

— Не было, но я понимаю.

— Вот, а потом я сама села в поезд, Москва, университет...

— Любите немецкую литературу?

— Честно сказать, не очень. — Она пояснила: — Мама — школьная учительница немецкого языка. А литературу я люблю русскую и американскую. — Показалось, теперь ее радует расставание с прошлым. — Писала диплом по Фалладе, скука невыразимая.

— Фамилию слышал. О чем он?

— Про маленького человека, у которого нет лестницы вверх.

Теперь у нее была эта лестница.

В фигуре, в лице — готовность лететь, высоко и в какую угодно сторону.

Смятым и неинтересным получился день, с посещением родного ведомства, где он сразу почувствовал отторжение и себя и всего вокруг — от себя. И печаль накатила от потерянного, совершенно ненужного сейчас куска жизни. В ресторане до этого возникла рассеянность и раздраженность. Музыка шла совсем идиотская — приблатненные песни про разлуку с намеками на большой срок, еще каким-то лагерным антуражем — или он не в то место попал, или в этих заведениях порядочных людей вообще уже не бывает. Негр молодой перед рестораном выхаживал в цилиндре и нарочито придурошном фраке, негру на прощанье он дал из жалости пятьдесят рублей и тот очень обрадовался.

А в прокуратуре встретил «из своих» только одного бывшего сослуживца. Тот пригласил к вечерку на чай, но сразу оговорился про болеющую жену, и хотя звал к себе искренне, принимать приглашение не захотелось. Вышли на улицу, прошлись, поговорили о безрадостных местных делах — все, кого гнать надо было, в новых должностях и званиях.

Но затем настроение выправилось — погулял по центральному парку, где обнаружилась вдруг чистота и ухоженность, и осел в пивном заведении, тоже чистом и без всякой музыки. Захотелось креветок, до которых он не был большой охотник — хорошо вдруг пошли со свежим неотцеженным пивом.

Жеребьевка эта... ну, выкинул он финт перед уходом из жизни.

Впрочем, любви там большой к родственникам особо не замечалось. Племяннику и двоюродному брату он, правда, бизнес организовал, а Олегу просто высылал деньги.

И Елена эта... с Аркадием они никак не лепятся. По расчету брак, скорее всего, — бизнес у него какой-никакой, но надежный, не учительская ведь зарплата. Да и наследник.

А вон как вышло.

И Аркадий что-то уж очень вялую при встрече физиономию имел. Перспективу, видимо, понял — на расставанье.

Странные существа люди — он со своим миллионом не знает, что делать, а у других от пяти миллионов хандра. Обхаживал, конечно, он дядю, и наверно, другие цифры в его мозгах складывались.

Больше двух кружек пить было совсем ни к чему — почки перегружать.

Мысль о здоровье все чаще приходит.

Хотя дурных признаков нет пока, слава богу.

И с миллионом идея прорезалась, неуверенная в себе пока — отработать положенные еще полгода и по свету поездить, попутешествовать?

Кроме Красного моря, и всего один раз, он не был нигде.

Под проценты этот миллион в зарубежный банк — за полгода уже натечет тысяч под тридцать. Да и собственные накопления тоже имеются.

А ведь был момент в жизни, когда думал — ну, сторожем теперь до конца дней или вахтером.

Сесть вот на океанский лайнер, трансатлантический какой-нибудь, по пути острова... или в Микронезию, Полинезию...

То есть, просто вполне.

К дому он подъехал в совсем неплохом настроении, часы на панели водителя показывали половину четвертого — самая в разгаре жара, и в машине было душновато, несмотря на открытые окна.

Человек дошел до большой стальной двери и позвонил.

Дышалось здесь не как в городе — совсем легко.

Он повернулся к соснам.

Тоже вот тянутся вверх, чтобы побольше видеть вокруг себя.