Джакомо Ванненес - Лучшее прощение — месть

Комиссар Брокар сонно выругался в трубку. Казалось, судьба была против него: каждый раз, когда он позволял себе задержаться с приятелями вечером, обязательно случалось что-нибудь серьезное.

Он прорычал по телефону:

— Ничего не трогать, ждать моего приезда. Всех любопытных и «мошкару» держать подальше. Немедленно вызовите представителей криминальной полиции и передайте им, что дело серьезное, я это чувствую, пусть постараются. И вышлите за мной машину.

Он быстро оделся, взял в рот небольшую сигару, нервно ее покусывая. Так уж он привык, это было что-то вроде нервного тика: он никогда не прикуривал сигару до тех пор, пока она не размокала, и пока он не начинал чувствовать вкус табака.

Что за идиотская идея пришла в голову богачу, известному на всю Европу, застрелиться! Что у него за причины такие, кроме тех, чтобы доставить неприятности бедному комиссару полиции и дирекции роскошного отеля!

За время своей достаточно долгой службы на посту комиссара полиции Брокар никак не мог примириться со смертью, хотя она и стала как бы частью его жизни. Он никак не мог смириться с жестокостью жизни и всегда старался добраться до причин, выяснить «человеческий фактор», всегда спрашивал себя о причинах, толкнувших человека на это. И — шла речь об убийстве или самоубийстве, — как правило, этот фактор выступал на первый план даже в самых жестоких и, казалось бы, необъяснимых случаях.

Самоубийство в отеле «Риц» наверняка притянет к себе всю эту международную журналистскую «мошкару». Уж они-то слетятся, как мухи на мед, И каждый из них начнет тут же зудеть, поднимать пыль, чтобы навести тень на плетень, выдвинет самые абсурдные предположения — и все это ради того, чтобы вызвать подозрения, а в газете тиснуть несколько скандальных колонок и поднять тираж своих жалких изданий.

Комиссар Брокар не очень-то миндальничал с этой «мошкарой». Пренебрегая элементарнейшими правилами дипломатии и предосторожности, он обычно сурово бросал на ходу: «Пока что нам нечего заявить». А потом громко обращался к полицейским: «Выставите за дверь этих fouille merde» [3] Любителей покопаться в дерьме (фр.). , Эти «fouille merde» не раз мешали его карьере. Антипатия была взаимной.

Проклиная все на свете, Брокар выскочил на улицу как раз в тот момент, когда к его дому, завывая сиреной, подъехала полицейская машина. Резко затормозив, водитель быстро распахнул дверцу, и комиссар буквально прыгнул на сиденье. Машина резко рванулась с места, комиссара подбросило, и он недовольно спросил у водителя:

— Ты хоть раз видел, чтобы мертвец умирал?

— Нет, синьор комиссар. Но старший инспектор сказал, что это дело надо поскорее замять и любой ценой избежать скандала, не поднимая лишнего шума, потому что слухи о смерти уже поползли и кое-кто, кто знал его или имел с ним дело, приняли свои меры предосторожности. В Сюртэ еще говорят, что у него была очень молодая любовница и что об этом не стоит распространяться.

Комиссар Брокар ничего не ответил, и всю дорогу до отеля «Риц», обдумывая ситуацию, нервно перекатывал во рту сигару.

«Любой ценой избежать скандала!». Смешно! Умерший был достаточно известен. Это был один из самых именитых антикваров Европы, еще не очень старый и, судя по всему, здоровый человек, внешне приятный, несмотря на свои почти шестьдесят лет. Похоже, у него не было никаких финансовых проблем. И вдруг такой человек стреляет в себя в одном из самых известных и мире отелей немедленно после того, как заказывает бутылку шампанского. А полицейские шишки, страдающие острым кретинизмом, надеются избежать скандала… Наверное потому, что боятся быть втянутыми в него сами. Дерьмо! А вот когда на горизонте появляются какие-нибудь неприятности, кого они обычно вызывают, конечно, его — опытного, энергичного и сурового комиссара Брокара, который не очень-то жалует печать… Но когда дело касается продвижения по службе, нот тут они не торопятся: одни обещания и вагон неприятностей».

Тем временем машина подъехала к «Рицу».

Комиссар пересек холл, забитый журналистами, которые тут же набросились на него с фотоаппаратами, и, перебивая друг друга, стали задавать вопросы. Он опомнился только перед трупом Франческо Рубирозы. В это время сотрудники криминальной полиции кончали снимать отпечатки пальцев. На письменном столе он увидел письмо…

Дорогая Анник!

Благодарю тебя за двадцать два года любви, терпения и преданности. Все это время ты старалась сделать счастливыми те редкие свободные часы, которые я, как настоящий эгоист, лишь выкраивал для тебя и нашей любимой дочери. Признаться перед смертью в том, что я об этом сожалею, означало бы солгать тебе, и ты бы это сразу же поняла. Но я не лгу, когда говорю, что где бы я ни был, что бы я ни делал, я постоянно думал о вас и вы были единственными, кто поддерживал во мне перу в жизнь. Мне жаль, что я не сумел измениться и стать более похожим на того человека, о котором ты мечтала. Может, я и был таким человеком, но я всегда был вдали от тебя, так уж распорядилась судьба. Никто лучше тебя не знает, насколько я был непоследователен и как я любил свою работу. Мне не хотелось тебя огорчать рассказом о том, что вот уже много времени я неизлечимо болен. Я пытался победить болезнь не потому, что был уверен в этой победе (я умею признавать силу противника), а потому, что хотел обеспечить вас и оставить вам память о себе как о деловом человеке. Я не боюсь смерти. Мне всегда нравилось путешествовать, познавать мир, открывать в нем что-то новое для себя. Сейчас, после выстрела из пистолета, я начну путешествие в тот мир, откуда уже не вернусь и не смогу удивить человечество своими открытиями. К этому миру духов я всегда, как ты знаешь, относился с определенным недоверием и любопытством. И вот настал момент моей смерти, пришел час испытаний. Я не хотел, чтобы ты, да и я сам, стали свидетелями долгой и мучительной агонии. Я всегда был человеком действия и не стал бы никогда пассивно ожидать наступления смерти. Прощай.

Твой Франческо.

N. В. Все мое движимое и недвижимое имущество оставляю моей жене Анник Рубирозе, урожденной Шополовик.