Виктория Платова - 8–9–8

— Ага, — добавляет в таких случаях Габриель. — Или нас завоюют инопланетяне. А инопланетяне страдают чем угодно, но только не лишним весом.

— Вы смотрите в корень проблемы, друг мой, — отвечает в таких случаях Эрвин.

Рекуэрда в таких случаях молча пыхтит. Покрывается красными пятнами. Обливается потом. Его и без того внушительных размеров живот делается еще больше, и в такие минуты Габриелю становится жаль полицейского, а ведь тот обошелся с ним не слишком вежливо. И уличил во вранье, которого не было.

Несмотря на это, несмотря на солдафонскую грубость и полное отсутствие такта, Рекуэрда все же миляга.

А идеально сложенный фашиствующий Эрвин — подлец, каких мало. Хоть он и опосредованно отомстил Рекуэрде за те унижения, которым подвергся Габриель.

Как и всякий другой подлец, Эрвин бесшумно передвигается на своих античных, без малейшего изъяна конечностях и имеет обыкновение возникать ниоткуда. Мгновение назад им и не пахло, и вот, пожалуйста, он стоит у тебя за спиной. С идеальным давлением 120 на 80, с идеальным пульсом 60 ударов в минуту, с идеально подобранной микрофлорой желудка, с идеально отлаженным стулом и идеальным количеством эритроцитов в крови.

Эрвин возникает за Габриелевой спиной в день, когда чтение дневника подходит к концу. Дневник нисколько не повлиял на Васко, она — все тот же манекен, что и была. Но этот факт мало трогает Габриеля — ведь главное произошло. Или почти произошло.

Он избавился от двух десятилетий покачивания на руке Птицелова, от тяжкой февральской повинности. Ему больше не придется таскаться по болоту, перескакивая с кочки на кочку и морщась от удушливого болотного газа. Ему больше не придется исполнять роль социопата, ипохондрика и пришельца из тарелки поздней теплой зимой. Габриель проверяет и перепроверяет себя, как в случае с мифом о Санта-Муэрте: так и есть, от чудовищной истории, бывшей его кошмаром столь долго, кусок отваливается за куском. Сначала отпала первая жертва и все переживания, с ней связанные, затем пришел черед второй, третьей, пятой — и так до самого последнего абзаца. Жертвы по-прежнему выглядят плачевно, но теперь, во всяком случае, их руки стянуты не веревками, не ремнями, не собственными колготками, а вполне щадящими полосками из прописных и строчных букв. На бумажном листе умещается шестьдесят таких вот черных полосок, что говорит о переизбытке пыточного материала.

Но чего-то явно не хватает.

Чего?

Названия.

Имени автора.

Слогана на последней странице обложки — «СЕНСАЦИЯ ГОДА — ЛИДЕР ПРОДАЖ», мимо такой рекламы не пройдешь.

И когда только Габриель стал думать о дневнике Птицелова как о книге?

Когда распечатал его. Когда прочел его Васко, не пропустив ни единой запятой. Или это произошло раньше? — когда пойманный с хьюмидором засранец Пепе твердил: хочу эту книгу, хочу эту книгу,

ХОЧУ

ХОЧУ

Последний абзац прочитан с невероятным напряжением чувств, но и с торжествующей легкостью тоже.

Вот и все. Все.

Он — свободен!

За спиной Габриеля раздаются хлопки, отдаленно напоминающие аплодисменты. Обернувшись, Габриель замечает фашистского молодчика Эрвина. На его лице, обычно холодном и равнодушном, застыло выражение жгучей заинтересованности.

— Хороший текст, — говорит Эрвин. — Правда, я слушал всего лишь последние минут пять, но мне понравилось. Это финал?

— Финал, — никогда еще ни одно из слов не доставляло Габриелю такой радости, такого покоя. — Это — финал. Неподдельный. Необратимый.

— А как называется книга?

— Еще не знаю.

— Все здесь говорят, что вы — начинающий писатель. Это так, друг мой?

— Пожалуй, что так.

— А этот текст — он ваш?

— Пожалуй, что так.

Сказанное гораздо в большей степени правда, чем вранье. Кто, как не Габриель, вывел написанное из подземелья с осклизлыми стенами и предоставил ему новое убежище, чистое и сухое? Концентрические круги, дурацкие звезды, полоски — поперечные и продольные — по ним ползают мерзкие насекомые, сквозь них сочится затхлая вода, бедняжкам-словам было неуютно в такой сырости, и кто, как не Габриель, избавил их от мучений?..

— Собираетесь публиковать его?

— А что?

— Так собираетесь или нет?

— Пожалуй, что так.

— И есть издательство на примете?

— Вам-то какое дело?

— Надо, раз спрашиваю. — В голосе Эрвина появляются стальные нотки.

— Есть несколько вариантов, но, честно говоря, я еще не решил.

— Я мог бы помочь вам.

— Каким образом?

— Хлопоты по продвижению рукописи. Я возьму их на себя. Не безвозмездно, конечно. Но мой процент будет вполне разумным, обещаю. Он не обременит вас, друг мой.

— Я не знаю… Мне нужно подумать.

Габриель вовсе не собирается думать, как не собирается принимать предложение Эрвина. Да и кто он такой, этот Эрвин? Мутный тип. Один из авторов брошюрки «Раздельное питание и закат цивилизации», которую никто толком не видел. И на все запросы о ней, которые Габриель посылал в крупные оптовые сети, ответ был отрицательным.

Эрвин — прощелыга. Авантюрист и враль, несмотря на свои безупречные икроножные мышцы.

Хотя в одном он прав: этот текст достоин того, чтобы быть опубликованным. Не хватает лишь самой малости. Самого первого листа, с него начинается любая рукопись. Он содержит в себе

Название.

Имя автора.

А большего и не нужно.

Давай, недоумок, подбадривает себя Габриель. Главное уже сделано, остался финальный аккорд. Будучи извлеченным из глубин наконец-то успокоившейся и умиротворенной души, он звучит так:

Габриель Бастидас де Фабер

ПТИЦЕЛОВ

Страниц— 194

Слов — 119 100

Знаков (без пробелов) — 658 840

Знаков (с пробелами) — 780 897

Абзацев — 5312

Строк — 11 582

Бастидас де Фабер — фамилия его чудеснейшей английской тетки, но взятая отдельно от Фэл, она выглядит многообещающе, выглядит роскошно. В ней нет и намека на тахикардию, боль в суставах и пигментный ретинит, которыми страдает Фэл. В ней нет и намека на соглашательство и конформизм, которыми страдает сам Габриель. «Бастидас де Фабер» призвана открывать новые горизонты в литературе, то есть — делать именно то, чего никогда не сделает Мария-Христина, его сестра и беллетристка средней руки.

Единственное достоинство Марии-Христины состоит в том, что у нее имеется издатель. Пусть он и гомик, но на профессиональных качествах это вряд ли отражается, — иначе такая кретинка, такая бездарь, как его драгоценная сестра, не издавалась бы приличными тиражами, в приличном переплете и на приличной бумаге.

Узнать адрес издательства, в котором печатается Мария-Христина, не составляет особого труда, и Габриель отправляет в него рукопись «Птицелова» заказным письмом.