Виктория Платова - 8–9–8

Возможно — это цветы табака и табачные листья, каждый из которых предназначен для определенной цели. С верхней части растения берутся листья для начинки, обладающие наибольшей крепостью, они называются «лихеро». «Секо», собираемые со средней части, обладают той же средней крепостью. И, наконец, «воладо» с нижней — он предназначен не только для начинки, но и служит связующим листом. Каждый лист, как и человек, имеет свою судьбу, сказала бы Фэл, если бы жила на Кубе. А Таня и старина Хосе Луис, должно быть, так и говорят.

Внутри у Габриеля целая табачная плантация.

Он видит ее и видит небо над ней — с высоты, на которую обычно забираются воздушные змеи и самоубийцы, но кто здесь думает о смерти?

Никто.

Напротив, Габриель преисполнен жизни, он свободен и может парить в облаках. Табачная плантация остается далеко позади и перед ним теперь лежит целый мир. Предстающий в мельчайших подробностях, что не заслоняет общей картины; города, бьющиеся в паутине улиц, домов, кварталов и каналов, указателей, мелких речушек и рек побольше; птицы — почему-то бумажные, как на той улице в Гаване, рисовавшейся его воображению: они по-прежнему прикреплены за ниточки к сетке, сама сеть ускользает от взгляда. Города отделены от птиц и друг от друга многоугольниками правильной формы. Многоугольники украшены геометрическими узорами — как в калейдоскопе, когда-то подаренном Молиной. Это был второй его подарок после паровоза, так и не оцененный Габриелем по достоинству. Каким же он был недоумком!..

Нет, это все же не стекла в калейдоскопе — скорее, ковровый орнамент, Габриель имеет дело с коврами! И орнаменты кажутся ему знакомыми, близко знакомыми, как будто он всю жизнь провел среди ковров, знает в них толк и сам делал эскизы. Сам выбирал чередование элементов, форму и величину завитков, сам придумывал композиции из цветов и стеблей, на этот раз — не табачных. Стоит Габриелю подумать о коврах, как они моментально заполняют пространство, города и птицы исчезают под ними; та же участь постигает небо и землю. Ковры наползают друг на друга, узоры — яркие, сочные, изобилующие множеством оттенков, — сменяются с фантастической скоростью, уследить за ними невозможно. Единственное, что остается неизменным, — слепящее глаза богатство красок.

Так не может продолжаться вечно.

Все заканчивается не сразу, постепенно: самые дальние края ковров подергиваются белесой дымкой, в которой Габриель отказывается признать иней, — просто потому, что он никогда не видел инея. Между тем его кристаллы становятся все прочнее, а дымка — все гуще.

С минуты на минуту пойдет снег.

Самый настоящий, тот, что сутки напролет без продыху идет в тех частях света, где Габриель никогда не был и куда совсем не стремился попасть. Где расположены здания с постеров, украшающих окна напротив.

Не стоило бы ему затягивать свой первый опыт с «8–9–8».

Две трети сигары уже выкурено, аккуратные столбики пепла (и когда только они успели упасть?) лежат на коленях. В следующий раз Габриель будет осмотрительнее и не станет забывать про пепельницу.

Последняя затяжка — вот что ему нужно, прежде чем сигара умрет.

Он делает ее, не отрывая взгляда от зданий на постерах. Странно, раньше они не просматривались от прилавка, где находится Габриель, — теперь же он в состоянии разглядеть их архитектурные особенности, не вставая с места. Вот собор, у него круглая голова, — и этот собор не похож на Главный Собор его родного Города, башни которого больше всего смахивают на сигары марки «Сuаbа», заостренные с конца и расширяющиеся к середине. Вот еще один собор, не такой круглоголовый, с длиннющим шпилем.

Пролеты мостов приподнимаются над черной водой, а фонари горят. Все пребывает в движении и в ожидании снега. Но вместо снега появляется человеческая фигура. Женская фигура. Она проходит сквозь мосты, сквозь фонари, в нерешительности останавливается перед входом в «Фидель и Че». А потом толкает дверь. В помещение врывается холодный ветер и тушит сигару Габриеля.

Ей так и не удалось умереть своей смертью.

— …У вас не заперто, — сказала девушка. — Добрый вечер.

— Добрый, — не сразу откликнулся Габриель.

Эта девушка — самое загадочное, самое волнующее существо на свете, и нет ничего удивительного в том, что он на секунду лишился дара речи. Самая загадочная, самая волнующая, именно так Габриель думает о любой хорошенькой незнакомке, которая переступает порог магазина. Чары, как правило, рассеиваются очень быстро, стоит только незнакомкам обрести имя, начать встречаться с Габриелем и составить поэтапный план коренных преобразований в его внешности и образе жизни.

У девушки, вошедшей в магазин, волосы и кожа — светлые. Снежные. От них веет холодом, но холод этот не пугающий, он освежает и бодрит.

— Вообще-то магазин уже закрыт, — медленно произносит Габриель, не сводя глаз с посетительницы.

— Да-да, конечно, — подхватывает она. — То, что он закрыт, — просто замечательно.

— Вы полагаете?

— Быть может, я неточно выразилась… Мой испанский еще недостаточно хорош. Я просто имела в виду, что никто нас не побеспокоит. Я давно хотела познакомиться.

— Правда?

— Мы ведь соседи… Ресторан напротив, мы недавно открылись.

— Русская и средиземноморская кухня. — Габриель приподнимает бровь, — Да-да, я знаю. Раньше там была индейская лавка.

— Хорошо, что не индейское кладбище, — замечает девушка и улыбается, как будто произвела на свет самую популярную шутку сезона. — Прежние хозяева были вашими друзьями?

— Нет.

— А мне бы хотелось, чтобы мы подружились.

Габриелю хочется того же — исходя из внешности девушки. Красавицей ее не назовешь, но она миловидна и фигура у нее хорошая. Есть еще что-то, что вызывает интерес. Русская лет на пять — семь старше девчонок, с которыми Габриель время от времени крутит романы — ей около тридцати. Двадцать семь? Двадцать восемь? Двадцать девять? — именно эти цифры всплывают в Габриелевой голове. Примерно столько лет было Фэл, когда они познакомились. На этом сходство с Фэл заканчивается — кроме разве что того, что Габриелю хочется обнять русскую, крепко прижаться к ней и зажмурить глаза. Найти спасение и больше не думать ни о чем. Желание это настолько сильно, что ему приходится вжаться в стул и вцепиться в его края сведенными пальцами.

— Меня зовут Мика. Ми-ка, — говорит девушка.

— Ми-ка, — старательно повторяет Габриель. — Это русское имя?

— Это мое имя.

— Я Габриель.

— Очень приятно, Габриель.

— Очень приятно, Мика.

За то недолгое время, что они разговаривают, русская Мика не приблизилась к Габриелю ни на шаг, она по-прежнему стоит у двери и вертит головой, рассматривая интерьер магазина.