Феликс Меркулов - Президентский полк

— Почему же вы назвали себя сантехником? — спросила Рахиль.

— Я имел в виду сущность моей работы, — объяснил Полонский. — Правильнее было бы даже сказать — ассенизатор, но я побоялся, что вы всю дорогу будете ко мне принюхиваться. Рахиль Ильинична, вы с дороги устали. Давайте мы посадим вас в такси, а я немного задержусь. Мне нужно побеседовать с этими молодыми людьми.

— Так вы и с ними знакомы?

— Немного. Майор Гольцов — мой подчиненный. И этого типа я тоже знаю. Он две недели таскал меня по Сахаре. Я тебе эту Сахару, Михальский, никогда не забуду. Я чувствовал себя верблюдом. Езжайте в отель. Асланбек Русланович, мы с вами встретимся позже. Нам есть о чем поговорить.

— Ну, докладывайте, — не предвещающим ничего хорошего тоном предложил Полонский, когда они посадили в такси семейство Руслановых и устроились за столиком в баре аэровокзала. — Значит, ты, Гольцов, не знал, где семья Русланова? Мы все с ног сбились, а он помалкивает. Он ничего не знает!

— Так точно, я ничего не знал, — подтвердил Гольцов.

— Бесстыжие твои глаза! Как ты мог не знать, если они жили в одном доме через стенку с твоими?

— Это квартира Яцека. Он их туда отвез, а мне не сказал.

— Врешь!

— Выбирайте выражения, господин генерал-майор, — хмуро посоветовал Гольцов.

— Врет? — обернулся Полонский к Михальскому.

— Нет. Мы придерживаемся одного правила: зачем врать, если от этого ни пользы, ни удовольствия?

— Ты не сказал своему другу, куда отвез Рахиль и Вахида?

— Да, не сказал.

— Не верю! Почему?

— Как раз поэтому. Чтобы на ваш вопрос, знает ли майор Гольцов, где семья профессора, он мог бы вам с чистой совестью сказать «нет».

— Похоже, вы оба считаете себя очень умными. Так я вам докажу, что вы ошибаетесь, — пообещал Полонский и повернулся к Гольцову: — Кто мне сказал, что семью профессора Русланова украли? Не ты?

— Это сказали вы.

— А что она исчезла? Ты!

— Владимир Сергеевич, я сказал, что Рахили Ильиничны и сына нет ни в Краскове, ни в московской квартире, ни в лицее. И больше я не сказал ничего. А вы дали волю своему воображению. Я-то при чем?

— Почему ты не доложил, что семья профессора Русланова спрятана в безопасном месте?

— Меня об этом никто не спрашивал.

— Ты думаешь, эти словесные штучки тебе помогут?

— Это решать вам.

— Ладно, — подумав, кивнул Полонский. — Давайте по делу. Значит, вы увезли Рахиль Ильиничну и Вахида в то же утро?

— Так точно. За ее домом следили три чеченца. Ей грозила опасность. Мы не могли ждать, пока раскачается ваш ГУБОП или ФСБ.

— Вы что, запихнули их в багажник и увезли?

— Конечно нет. Мы прошли через заднюю калитку, вошли в дом и поговорили с ней, — объяснил Гольцов. — После этого она согласилась с нашим предложением исчезнуть.

— Подробней! Что вы ей сказали?

— Мы спросили, знает ли она, где ее муж? Она сказала: нет, чеченские мужчины не посвящают женщин в свои дела. Тогда я спросил, знает ли она, что ее муж попал в беду. Она сказала: я это чувствую. Владимир Сергеевич, вы летели с ней вместе почти три часа. И общались. Неужели вы не поняли, что это за женщина?

— Кое-что понял.

— Что вы поняли?

— Ну что она очень необычная женщина. Красавица, но не это главное. В ней чувствуется глубина, тайна. Нет, не берусь точно определить.

— Тогда скажу я, — предложил Гольцов. — Я разговаривал с ней минут сорок, но потом много о ней думал. И вот что понял. Все мы живем в каком-то пустом водевильчике. Жанр нашей жизни: трень-брень, мыло. А она живет в жанре трагедии.

— Интересное наблюдение. Как ты это понял?

— Я показал ей ксерокопию факса профессора Русланова. Сделал я ее, чтобы ввести в курс Яцека. Но потом решил показать ей. Знаете, что она сказала? Она сказала: «Вот и ему принесли повестку из военкомата. Вот и в наш дом пришла война». И если бы видели, как она это сказала!

— Как?

— С улыбкой. С такой улыбкой, что… Нет, не могу я это определить.

— Да, — подтвердил Михальский. — Я человек толстокожий, но и у меня мурашки пошли по спине. Первый раз в жизни я подумал: а правильно ли я делаю, что женюсь на всех подряд? Может, стоило подождать, пока встретится такая женщина?

— Дальше, — кивнул Полонский.

— Я могу приводить разные доводы, почему мы вмешались в ситуацию, — снова заговорил Гольцов. — Они все будут правильными. Но главное не в этом. Я увидел какую-то другую форму жизни. И я подумал: если она исчезнет, то станет беднее и пошлее и моя жизнь. Мы спасли эту форму жизни. Можете увольнять меня, отдавать под суд, но об этом поступке я не пожалею никогда.

— А не пропустить ли нам граммчиков по пятьдесят? — прервал наступившее молчание Михальский. — Владимир Сергеевич, вы разрешите вас угостить?

— Разрешаю. Только не по пятьдесят, а по сто.

— А я как сказал?

— Да, Гольцов, озадачил ты меня, — проговорил Полонский, когда Яцек отошел к стойке бара. — Все это ни в какие ворота не лезет. Но… Молодец, парень. Правильно сделал. И хорошо, что об этом сказал. Все, закрыли тему. Дальше только о деле. И ни о чем больше.

Вернулся Михальский с тремя тяжелыми хрустальными стаканами, сообщил:

— Виски «Чивас Ригал». Судя по цене, хорошее. Ваше здоровье, Владимир Сергеевич!

— И тебе не болеть, — отозвался Полонский и сделал крупный глоток. — Как ты оказался в Вене?

— Совершенно случайно. Решил проветриться на пару с другом.

— Французские легионеры — твои дела?

— Немножко есть.

— Я как только увидел тебя, так сразу это и понял. Кто отсек слежку за «Нивой» Рахили Ильиничны?

— Слежку? А, трое кавказцев на «четверке»! Мои ребята. Из «Кондора». Я позвонил им и попросил избавить беззащитную женщину от нахальных преследователей.

— Сядут они когда-нибудь, — предсказал Полонский. — И ты сядешь.

— А что такое? — удивился Михальский. — Они сделали что-то не так?

— А то не знаешь!

— Не знаю, Владимир Сергеевич. Я никогда не спрашиваю моих людей, как они выполнили мой приказ. Как посчитали нужным, так и выполнили. А вот если бы не выполнили, тогда бы я спросил, почему не выполнили.

— Что с Мусой?

— Я вам докладывал: он исчез, — напомнил Гольцов.

— Это я уже понял. Выкладывайте подробности. Я должен быть в теме. Потому что за все, что вы тут наворочали, отдуваться мне. Приступай, Гольцов. А тебя, Михальский, я слушать не буду. Потому что ты органически неспособен говорить правду. По-моему, ты сам не знаешь, когда говоришь правду, а когда врешь.

— Другой бы обиделся, но я умею прощать людям их добросовестные заблуждения.

Георгий едва успел закончить повествование о том, как им удалось найти профессора Русланова, когда их беседа была прервана появлением высокого, рыжего, очень худого господина, облаченного в белые брюки и синий клубный пиджак с золотыми пуговицами.