Ги Декар - Зверь

Для Жака помощником станет натренированная ру­ка: она будет одновременно и слухом и зрением, с по­мощью которых воспринимается речь, а также она за­менит язык и голос. Мне предстояло быть настороже, напрягаться душой недели, месяцы, годы, чтобы отыс­кать в этом необозримом мраке искру разума, беспоря­дочно блуждавшую далеко от всякого света, горя и ра­дости — далеко от жизни.

Пробуждение на следующее утро было нормальным. Трудности начались с утренним туалетом, к которому я должен был принудить Жака насильно: он хорошо чув­ствовал, что его намыливают, моют, причесывают дру­гие руки. В бешенстве он несколько раз переворачивал таз и катался по полу. Всякий раз я помогал ему встать, снова наливал в таз воду, старался не проявлять нетер­пения: столкнулись его и моя воля, между нами нача­лась упорная глухая борьба. Закончиться она могла только полной моей победой. И чем труднее был этот первый утренний туалет, тем легче был следующий, а потом он стал и вовсе обычным. В воспитании Жака все должно было сводиться к методическому повторе­нию простейших действий, которые требуются от чело­века в обычной повседневной жизни. И каждая схватка позволяла мне обнаружить какие-то новые черты харак­тера моего странного ученика. Конечно, вначале были только очень неясные проявления (иногда резкий крик, иногда гримаса, чаще всего — какой-нибудь бессмыслен­ный дикий жест), но долгий опыт научил меня прида­вать значение и малейшим признакам чего-то нового.

Однажды я подставил на несколько секунд под струю холодной воды его правую руку и сильно ее сжал. Раз десять повторил я это упражнение, пока ру­ка его не замерзла. Из-под опущенных по-прежнему век потекли слезы — впервые я увидел, как брызнули слезы из потухших глаз. Я радовался этим слезам — ведь это была сама жизнь. Жак успокоился — он смирился с не­приятным ощущением от холодной воды. Тогда я взял его руку и приложил ее к своей щеке: по контрасту ре­бенок почувствовал удовольствие от тепла. Ощущение тепла и холода укоренилось в нем.

Затем, водя его рукой по краю таза, я сделал на его безжизненной и готовой все воспринять ладони другой характерный, не похожий на предыдущий, знак. Вдруг мой ученик побледнел, затем покраснел и наконец за­мер в каком-то восторге. Плотный туман рассеялся — он понял! Пробившись из глубины небытия, яркий свет внезапно озарил его дремлющее сознание, и он понял, что каждый из двух новых знаков соотносится с одним из предметов, которые он осязал,— холодной водой и ме­таллическим тазом. Внезапным прозрением он усвоил понятия «содержимое» и «содержащее». Смутно он чув­ствовал также, что сможет в будущем просить, полу­чать, слушать, понимать, систематически обмениваясь знаками с кем-то неведомым для него тогда, кто посто­янно прикасался к нему. Он наконец вырвался из того слишком тесного мира, придуманного Соланж, который сводился к еде и тряпичной кукле.

Опьянев от безумной радости, Жак принялся ощу­пывать в комнате все подряд: стол, на котором стоял таз, полотенце, местами сухое, местами мокрое, мыло, выскальзывающее из рук, губку, которую лихорадочно сжимал, чтобы выдавить из нее холодную воду. Ин­стинктивно он подносил каждый предмет к лицу, чтобы его понюхать, вдохнуть и почувствовать его особенный запах. Морщась, он кусал мыло, губку — у мыла был не­приятный вкус. Я позволял ему делать все, что он хо­чет, как бы в вознаграждение за проведенные во мраке десять лет. Чудо свершилось на моих глазах, три чувст­ва, с помощью которых предстояло воспитывать Жака, начинали взаимодействовать, чтобы помочь прояснить­ся сознанию. Запах и вкус пришли на помощь к осяза­нию. Все это происходило самым простым образом: я наблюдал за беспорядочными, механическими жестами ребенка и видел, как он сначала ощупывал каждый предмет дрожащими пальцами, затем нюхал и наконец пробовал его жадными губами на вкус.

Казалось, что и лицо, непроницаемое до сих пор, жаждало узнавания новых предметов. У Жака появил­ся ключ к пониманию вещей. У меня было теперь дока­зательство живого ума — доброе сердце Соланж не ошиблось. Прошел час, два, три — часы, насыщенные новой жизнью, в это время я последовательно его за­ставлял ощупывать, обнюхивать уже знакомые пред­меты, давая им наименования осязаемым знаком на его жадных ладонях. Руки вспотели, он часто дышал. Я по­нял, что не следует слишком затягивать этот первый урок, иначе сознание — еще слабое — не выдержит по­трясения. Завтра я начну с тех же самых знакомых предметов утреннего туалета и добавлю новые.

А до тех пор, я считал, надо дать ему возможность двигаться, подышать свежим воздухом. Чрезмерная моз­говая работа в течение нескольких часов требовала ус­покоительной разрядки. Я отвел его в институтский парк и заставил следовать заранее обозначенным мар­шрутом. Для этого между некоторыми деревьями были натянуты веревки. Жаку оставалось только идти от де­рева к дереву вдоль веревок, деревья служили вехами. Спустя три дня он мог уже прогуливаться один. Так он узнал понятие «пространство». Очень быстро он понял значение слова «движение» и обнаружил, что ноги кон­тролируются его волей.

Естественно, я был рядом с ним во время этих прогу­лок, чтобы что-нибудь не случилось, но не указывал ему дорогу — позволял действовать самостоятельно. Как только он заучил наизусть этот маршрут, я обозначил ему веревками другой. Не нужно было, чтобы он посто­янно проделывал один и тот же путь. Когда я научил Жака обозначать каждый предмет мимическим знаком, я стал с ним общаться только как с глухонемым, заста­вил его осваивать дактилологический алфавит, кото­рый считывается кожным покровом, — именно этим алфавитом пользуется сейчас переводчик. Затем я стал с ним общаться как со слепым и обучил его алфавиту Брайля, который позволил ему читать. Но он мог пока узнавать и обозначать только конкретные предметы и простейшие действия. Для того чтобы обращаться не­посредственно к его душе и сердцу, нужно было ему внушить представление о некоторых понятиях.

Я начал с понятия «величина», для чего дал ему воз­можность тщательно ощупать двух товарищей — боль­шого и маленького. Затем продолжил в этом же духе. Однажды вечером, когда к нам в институт явился ни­щий бродяга, чтобы попросить крова и хлеба, я отвел его к Жаку, и мой ученик ощупал рваную одежду и стоптанные башмаки несчастного. Эксперимент был же­стокий, но необходимый. Жак очень резко выразил свое отвращение при этом первом непосредственном сопри­косновении с бедностью. Сразу же после этого я дал ему возможность ощупать добротную одежду, тонкое белье, часы с браслетом и новые туфли институтского врача Дерво. Жак тотчас же с помощью мимического языка заявил: «Я не хочу быть бедным! Не люблю ни­щих!»— «Ты не имеешь права так говорить,— ответил я.— Ты меня немного любишь?» Лицо его выразило нежность. «Ты любишь меня,— сказал я ему,— а между тем я тоже бедный».