Феликс Меркулов - Он не хотел предавать

— Давай.

В это время в конце аллеи появились люди. Мужчина вел под руку пожилую даму в черной шляпе. Дама двигалась осторожно, как человек, выздоравливающий после тяжелой болезни. Рядом с ними шла девушка в темпом пальто, она несла букет белых роз.

— Кажется, гости к нашему покойнику, — заметил Яцек, и не ошибся.

Это были Малышевы. Не в силах привыкнуть к жизни без сына, они бывали «у Юры» почти каждый день.

Никогда и никого они не встречали у его могилы, а сегодня — вот неприятность! — какие-то жлобы, хоть и приличные с виду, не нашли лучшего места, чтобы «раздавить» бутылку водки, как это у них говорится.

Вероника Николаевна занервничала в ожидании неизбежного в таких случаях скандала. Андрей Виссарионович не выдержит, заведется, и неизвестно еще, как все обойдется. Господи, какая пошла страшная жизнь! Даже на кладбище нет покоя…

Третьей с ними была Ольга, Юрина девушка, на которой Юра собирался жениться, что делало ее сейчас человеком если не родным, то очень близким.

Ольга тоже рассматривала мужчин, стоявших у знакомой ограды с пластиковыми стаканчиками в руках, с неприязненным любопытством. У одного, рослого и плечистого, физиономия совершенно бандитская: бритая голова и очень смуглая кожа. Другой ничем особо не выделялся, разве что одет как-то уж слишком для алкаша прилично. Да разве сейчас отличишь по внешнему виду приличного человека от отморозка?

К счастью, «отморозки» сообразили, что заняли неудачную позицию, и ретировались, забыв на бордюре аллеи недопитую бутылку. Оля покосилась на Веронику Николаевну. Юрина мать заметно успокоилась. Слава богу, кажется, обошлось без скандала…

Они поравнялись с чугунной оградой. Андрей Виссарионович специально задел носком туфли водочную бутылку, и она заскользила по каменной плитке аллеи с режущим нервы, дребезжащим звуком. Взглядом победителя Андрей Виссарионович окинул коротко стриженных парней и громко заметил: «Нашли место!..»

— Не связывайся, — умоляюще одернула супруга Вероника Николаевна.

Юрин отец открыл калитку в ограде своим ключом. У подножия памятника лежали свежие цветы. Чужие… Оля внутренне содрогнулась. Кто?! Неужели та, другая, которая разлучила их с Юрой? Букет совсем свежий, белый гофрированный креп не успел испачкаться, на цветах остались капельки влаги.

Ольга резко огляделась по сторонам, ожидая увидеть загадочную разлучницу. Но поблизости не увидела никого постороннего, кроме ретировавшихся незнакомцев.

Георгий никак не ожидал встретить сегодня родителей лейтенанта и теперь пребывал в нерешительности: стоит ли подойти, поговорить, или лучше тихо уйти, сохраняя инкогнито?

Яцек вопросительно взглянул на друга: ну что? уходим?

Неожиданно девушка в темном пальто сама подошла к ним:

— Простите, это случайно не вы цветы принесли?

— Мы, — ответил Георгий.

— Вы знали Юру?

— Мы вместе работали.

— Где?

— В Интерполе.

— А!

Девушка кивнула и, вернувшись к родителям Малышева, о чем-то с ними заговорила. Судя по реакции, вряд ли она их обрадовала своим сообщением. По лицу Юриной матери пробежало темное облачко. Ни слова не говоря, она отвернулась, опустилась на скамейку.

— Я подойду, — сказал Георгий.

Яцек засомневался:

— Стоит ли?

— Я подойду.

Он решительно подошел к Малышевым:

— Здравствуйте. Это я вам сегодня звонил. Примите мои соболезнования. Я понимаю, как вам больно.

Он протянул руку Малышеву-отцу. Тот сделал вид, будто не замечает протянутой ему руки. Вероника Николаевна, сглотнув комок, прошептала:

— Вы ничего не понимаете…

— Да, — повернувшись к ней, согласился Георгий, — вы правы. Я ничего не понимаю, но от всей души вам сочувствую. Юра был замечательным человеком и, наверное, таким же замечательным сыном. Если нам больно потерять его как товарища, то каково же вам?..

Отец Малышева поднял с земли принесенный Гольцовым букет, с яростным хрустом стал комкать бумажный креп и целлофановую обертку вместе с цветами, словно вымещая на них накопившуюся злость.

— Нам от вас ничего не нужно! Ничего! От вас! Не нужно! Запомните это навсегда!

На землю осыпались листья и лепестки цветов. Малышев-старший с сердцем швырнул цветы в урну для мусора.

— Ни от вас, ни от вашего иуды Полонского! — выкрикнул он, вызывающе глядя на Гольцова. — Так ему и передайте!

Казалось, он ждет, чтобы ему набили морду, и разочарован неожиданным спокойствием врага.

— Это не вам. Это Юре, — сказал Георгий.

Лицо Малышева исказилось.

— Не нужны моему сыну ни вы, ни ваши цветы, ничего ему от вас не нужно! Это наша беда, наша боль, а вы здесь зачем? Водку пить? Больше выпить негде? Забирай свою бутылку и катись, гаденыш, чтобы я тебя здесь не видел!

Обычно вскипавший при малейшем ущемлении самолюбия, сейчас Георгий не чувствовал ни злости, ни желания оправдаться. Пусть его! Несчастный старик… Выговорится — легче станет. Наверное, он бы не разозлился, если бы даже отец Юры набросился на него с кулаками.

— Зачем вы так? — только и сказал он.

— Вы отняли у меня сына, вы и такие, как вы, и еще спрашиваете — зачем?!

— Я не знаю, что вы имеете в виду. Я только хотел сказать, что разделяю вашу боль…

— А я говорю: убирайся со своей холуйской демагогией! Хватит заливать, хватит! Я не этот двадцатилетний мальчик, — Малышев потряс указательным пальцем в сторону памятника, — который поверил в красивые слова, красивые идеалы. Вы поломали ему жизнь, вы изуродовали его, понимаете вы это или нет? Вы его погубили, и у вас еще хватает совести приходить на могилу, соболезновать семье? Какая чудовищная наглость! Что прячете глаза? — злорадно воскликнул Андрей Виссарионович, заметив жест Гольцова. — Стыдно? Бросьте, холуям стыдно не бывает. Идите, холуйствуйте дальше, а нашу семью оставьте в покое! Больше у нас отнимать нечего!

Мать Юры сидела молча, обхватив голову руками. Девушка в темном пальто кусала губы.

Георгий вспомнил солдатских матерей, встречавших гробы из Буйнакска. Они набрасывались с воем и проклятиями на всех стоявших поблизости офицеров. Даже на тех, кто вытаскивал тела их погибших сыновей из-под обстрела. Кто, рискуя быть сбитым, в вертолетах перевозил тела в Буйнакск, чтобы их могли опознать и похоронить, а не просто «зарыть в шар земной», что очень пафосно звучит, но очень подло выглядит в реальной жизни.

— Простите, — сказал Георгий. — Не продолжайте. Мы уже уходим.

Яцек, не вмешиваясь в разговор, прогуливался поодаль. Когда Гольцов поравнялся с ним, он не выдержал, съязвил:

— Что, сходил в народ?

— Отвали.

Яцек не обиделся, хотя ему вовсе не был чужд, как он говорил, панский гонор. Панский гонор имел порой место быть, но, кроме всего прочего, Яцек еще умел по-настоящему быть другом.