Феликс Меркулов - Он не хотел предавать

— Под твою персональную ответственность, — предупредил генерал-майор, передавая Георгию из рук в руки увесистый опломбированный пакет. — Если, не дай бог, с ним что-нибудь случится, лучше живым не возвращайся.

— Ладно, вернусь мертвым, — пообещал Георгий, забирая пакет.

— И без дурацких шуточек! — Полонский трижды постучал по столу.

И вот опломбированный Шабо у Георгия в руках, он едет с ним в лифте, выносит из здания Главного информационного центра МВД, укладывает пакет в багажник своей видавшей виды «шестерки» и невольно ежится при мысли, что под рулонами коричневой оберточной бумаги и картона находится вещь стоимостью двести пятьдесят тысяч евро. Хотя как-то раз в приемной начальника Главного управления уголовного розыска (ГУУР) Гольцов чуть было не наступил на огромный портрет в раме, который стоил полмиллиона долларов. Портрет дожидался передачи Третьяковке, а для гууровцев, выполнявших свой долг, уже интереса не представлял.

«Здравствуйте!

Я прилегаю в Париж 11 июня и пробуду дня два или три, в зависимости от обстоятельств командировки. Если вы в самом деле хотите встретиться, скажите, где и когда. Я даже не знаю названия гостиницы, в которой остановлюсь. Во времени я буду крайне ограничен, потому что приезжаю с коллегами. Скорее всего, у нас будет всего несколько часов. Этого так мало, что я заранее боюсь не успеть сказать вам главное из того, о чем передумано за это время».

Ответное письмо Юры Малышева рождалось в муках. Это напоминало шпионскую радиоигру: «Коля пишет Оле. Оля пишет Коле». Из потока дезинформации, идущей с обеих сторон, надо суметь выудить крупицу правды. А что правда кроется в любой лжи — Георгий не сомневался.

— Не нужно разводить сопли в сахаре! — перечитывая составленный Яцеком текст, сердился он. — Это мужик пишет, понимаешь? Мужик!

Яцек парировал:

— Гольцов, ты ни хрена не разбираешься в женской психологии. Доверься профессионалу! Твою лабуду она даже читать не станет.

— Это не моя лабуда, а Малышева. Я лучше тебя Юру знал. Вычеркни сопли!

— Слушай, ты любовное письмо пишешь, а не телеграмму министру обороны. Что писать? Есть, так точно, докладываю? — злился Яцек.

В день, когда Любовь Кричевская получила по электронной почте это письмо, старший лейтенант Юрий Малышев прибыл в Париж. Вместе с ним в аэропорт Орли из Москвы прилетел внештатный сотрудник польской «Газеты Выборчей» Яцек Михальский. Двое не знакомых между собой попутчиков в аэропорту сразу же разделились: внештатник-журналист, закинув на плечо видавшую виды спортивную сумку, отправился на станцию скоростного метро, которое доставило его из Орли на линию «С» парижского метро: Малышев уехал на такси.

Прибыв в гостиницу, Гольцов спросил у регистратора ключ от заранее зарезервированного двухместного номера и попросил разрешения оставить в сейфе гостиницы ценный сверток. Войдя в номер, он первым делом извлек из дорожной сумки ноутбук и проверил электронную почту Юры. Его ожидало письмо от Кричевской.

«Милый Юра, ваше письмо меня убило. Несколько часов? Всего несколько часов? Нет, это невозможно. Мне так много нужно вам сказать! Я думала, мы с вами проведем вместе хотя бы неделю. Я так долго мечтала о нашей встрече, так ее ждала, что сейчас чувствую себя обманутой. Не вами, нет! Вы — самый благородный человек, кого я знаю. Неужели вы не можете подарить мне хотя бы один день? Я заслуживаю того, чтобы вы пожертвовали одним днем, только одним днем! Я расплакалась, читая ваше письмо. Не надо меня мучить наспех сказанными словами и скомканными рукопожатиями где-то в ресторане на виду у всех… Правильнее не встречаться совсем. Так будет лучше для нас обоих. Простите меня. Л .».

Яцек приехал в гостиницу с разницей во времени полтора часа, где был, не рассказывал, зато успел прихватить по дороге воды и бутербродов. Теперь он ходил по комнате, на ходу жевал сандвич с салатом и ворчал:

— Ну молодец! Настоял на своем, показал железные принципы. Я говорил тебе, что не надо перегибать палку? Сейчас она плюнет на твоего Малышева, махнет хвостом и укатит в Южную Африку на Лимпопо. Все-таки зря я тебя слушал.

— Она торгуется, — ответил Георгий. — Это такой тип баб. Если Малышев сразу на все согласится, она начнет водить его за нос, по сто раз менять место встречи…

— Ладно, не буду вмешиваться, — самоустранился Яцек. — Мне пора идти, рыхлить почву для сенсации. Только имей в виду, нормальный человек, получив такое письмо от Кричевской, если он любит ее, — сразу должен написать ответ. Могу поспорить, она сейчас сидит и ждет. Смотрит на часы, — в лицах изобразил Яцек. — Смотрит на облака. Вздыхает… И наверняка загадала какую-нибудь глупость: вот, когда это облачко, похожее на слоника, переместится за линию горизонта, а он до той поры не пришлет ответ, — значит, он меня не любит и мне пора его забыть. И все! — Яцек махнул руками, как отрезал. — Никаких разумных доводов! Она уже себя накрутила. Хоть бы ты пришел к ней с папой римским в качестве свидетеля, что ты в это время в коме лежал, — бесполезно! Женщине ничего не докажешь.

Георгий, улыбаясь, слушал обогащенный бесценным личным опытом монолог Михальского. Выговорившись, Яцек повесил на плечо сумку с фотокамерами, прицепил на лацкан жилета липовую аккредитацию «Газеты Выборчей» и, приняв вид заправского папарацци, уехал в неизвестном направлении.

Оставшись один, Георгий сел за стол и быстро написал ответ.

«Быть рядом с вами, говорить с вами, прикасаться к вашей коже, зная, что это счастье надень, а потом мы расстанемся и вы уйдете своей дорогой, а я — своей? Это пытка, но я готов. Скажите, где и когда? Неужели вам нужны еще слова? Не хочу загадывать наперед, что принесет эта встреча. Мне почти неважно, увижу ли я вас потом еще. Примете ли вы такое чувство? Как пожелаете… Я буду ждать вас».

Это было истинное письмо Юры Малышева, взятое из его дневника. Точнее, это был сам дневник, обнаруженный в одной из папок скрытого каталога на винчестере Юры. Гольцов вписал от себя только одну фразу: «Скажите, где и когда?» — но теперь, перечитывая письмо, почти не мог отделить мысли и чувства Юры Малышева от своих собственных… Отправив письмо, он вышел из гостиницы, пешком дошел до станции метро и отправился на улицу Красивая Охота. Ценный сверток он оставил в сейфе отеля.

По средам Музей д'Орсе принимал посетителей до 21:45, чтобы наверстать упущенный выходной — вторник. Георгий купил входной билет и, отказав себе в соблазне увидеть шедевры Гогена и Ван Гога, направился прямиком в зал французской живописи начала XX века. Мимо проплыли залы «фовистов», символистов, импрессионистов и постимпрессионистов. Имена, стили и сюжеты смешивались в одно сплошное яркое пятно. Взгляд упал и задержался на знакомых с детства «Голубых танцовщицах» Дега.