Жан-Пьер Гаттеньо - Месье, сделайте мне больно

Потом, показав на «Ланчу» Ольги, сказал:

– Она так и не вернулась за ней, ваша пациентка? Это неправильно, на таком холоде аккумулятор не выдержит. Нужно будет сказать ей, когда вы снова ее увидите. Завтра, я думаю.

Я не ответил, и он продолжил:

– Заметьте, психоаналитик не должен заниматься машинами. Он…

Он помедлил немного, как если бы подыскивал нужные слова.

– Он занимается этим, – сказал он, показывая себе на горло…

Его жест меня сразил.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил я бесцветным голосом.

– Не нервничайте, болтаю лишнее (одновременно он большим и указательным пальцами взялся за свое горло), я хотел сказать, что слова выходят отсюда, а слова – это ведь ваша работа, не так ли?

В это время позади нас возникла какая-то суета. Я повернулся и увидел тонущую в тумане толпу перед лицеем Жак-Декур. Занятия кончились. Ученики собирались группками на тротуаре. Они были похожи на тени с неясными очертаниями, голоса доходили до нас, приглушенные туманом, который нас окружал.

– Вы занимаетесь психиатрией, я тоже о ней немного знаю, – снова заговорил Герострат. – Вот почему мне нравится говорить с вами. Не каждый день встретишь образованного человека.

Он бросил обеспокоенный взгляд на лицеистов.

– Думаю, мне не стоит тут задерживаться. Эта молодежь… Вчера, я немного перебрал, а они этим воспользовались, чтобы поразвлечься с моей сумкой. Мне было безумно трудно отнять ее у них. Не нужно, чтобы сегодня это повторилось.

Он приложил палец к козырьку, потом подхватил свою сумку. Прежде чем уйти, снова показал мне на «Ланчу»:

– Ваша пациентка, это блондинка, у которой вид богачки, так? Скажите ей все-таки про аккумулятор. Потому что мертвую батарею невозможно починить. Если вы понимаете, что я хочу сказать…

Он нарочно это делал? С самого начала у меня было чувство, что он без конца намекал на участь, постигшую Ольгу. Но как он узнал? Конечно, «Ланча» осталась перед моим домом, но догадаться о причине… Может, у него не было никаких дурных намерений? Возможно, он и правда говорил мне о батарее? Трудно сказать…

Как бы то ни было, на этих словах он удалился.

Глядя, как он исчезает в тумане, мне показалось, что он составлял со своей сумкой единое целое.

Май Ли мыла кухню, когда я пришел домой. Она ответила на мое приветствие с обычной холодностью, как если бы накануне ничего не произошло.

На автоответчике было несколько звонков. Я надеялся, что один из них от Ребекки. Сначала звонил пациент, который хотел перенести сеанс, потом еще один настойчиво просил принять его в первый раз, но не оставлял никакого номера телефона, чтобы связаться с ним. Также было сообщение от Жан-Клода Шарве, который подтверждал свое участие в картеле вместе с Давидом Гроссманом и Кристиан Левек. Мы собирались каждую третью пятницу месяца, один из нас представлял теоретический доклад – часто по Фрейду или Лакану, когда он заканчивал, мы обсуждали, опираясь на наш клинический опыт. Я сказал себе, что все отменится из-за моего заточения в тюрьму, потом прослушал остальное. Коллега приглашал на семинар, женщина приветливым голосом сообщала, что я выиграл оборудованную кухню – при условии, что нажму клавишу «звездочка» на своем телефоне. И никакого сообщения от Ребекки.

Я поднялся в кабинет – он был закрыт на ключ, чтобы помешать проникнуть Май Ли. Окно оставалось открытым всю ночь, и казалось, что вошел в погреб. Для начала я снял покрывало с кушетки. Вытянувшись на животе, с головой скрытой в подушках, Ольга напоминала слега измятый рулон зеленого шелка. Ее правая рука была закинута на спину под неестественно острым углом к плечу, а левая исчезала под животом, ноги тоже были странно согнуты, так что казалось, что они отделены от тела. Это зрелище напомнило мне плюшевого жирафа, с которым я играл в детстве. Я так плохо обращался с ним, что лапы у него торчали во все стороны, а шея держалась лишь на тонком лоскутке ткани. То же самое было и с Ольгой. В ней больше ничего не держалось, она стала раздробленным телом, смерть которого каким-то образом дала свободу его отдельным членам. Одна из туфель – от Фрателли Россетти, на шпильке, – попала под мой стол. Не желая надевать на нее, я положил туфлю рядом с ней. Тут я заметил, что ее ноги плотно облегал темный нейлон с сильно блестящими петлями и алмазной инкрустацией на высоте лодыжек. Модель «Соблазнительница», ее первая кража. «Трофей, – сказала она, – воспоминание о том, как я начинала». Может, какое-то предчувствие подсказало ей надеть их в последний день своей жизни?

Я пошел закрыть окно, потом позвонил Шапиро.

– Комиссар будет только около полудня, – сообщил мне скучающим голосом вчерашний секретарь. – Что вы предпочитаете, перезвонить или оставить для него сообщение?

Уже хорошо, что он не переключил меня на ритмы маракасов. Я ответил, что перезвоню, и повесил трубку.

Около полудня – это был оборот речи. Если Шапиро вел расследование, никто не мог предсказать, когда он вернется. Возможно, стоило предупредить одного из его коллег? Но я предпочитал обратиться к нему. Не то чтобы я верил в его расположение ко мне, но то, что я его знаю, помогало мне, несмотря на все, перетерпеть данную ситуацию. Я бросил взгляд на расписание приема: кроме Семяизвергателя, в самом начале вечера, на сегодня больше никого не было. Я позвонил ему на работу, чтобы отменить. Секретарь сообщила, что у него встреча в городе, но я могу связаться с ним по мобильному, и дала мне номер. Когда я набрал его, мне было предложено оставить сообщение на автоответчике, как я и сделал, надеясь, что он вовремя его прослушает.

Теперь мне оставалось только дождаться Шапиро. Ожидание могло продлиться несколько часов, что казалось мне так же нестерпимо, как и рассказывать ему о смерти Ольги. Я зажег сигарету и устроился в своем кресле, пытаясь ни о чем не думать и особенно не смотреть в сторону кушетки.

Так прошло два часа, в течение которых, припоминая вчерашние события, я почти полностью выкурил пачку «Лаки». Стол был завален лекциями, которые я готовил для университета Париж-VIII, в Сен-Дени. Учитывая обстоятельства, студенты обойдутся без моих познаний в психоанализе, впрочем, они рисковали остаться без них надолго. Рядом стояла фотография Мэтью. Двенадцать лет – ему удивительно шел этот возраст. По виду типичный проказник. На голове бог знает что. Светлые пряди в беспорядке падают на лица. Он послушно улыбался в объектив, но я знал, что мысли у него были о другом – вероятно, о последнем комиксе, который он прочел. Его глаза были полны планами игр в ковбоев или пиратов, как в фильмах, которые он обожал. Перед этим наполненным мечтами взглядом у меня защемило сердце, и участь, ожидавшая меня, показалась мне еще более горькой.