Томас Энгер - Мнимая смерть

Он садится на диван и устремляет взгляд в потолок. Свет он решает не включать. Если кто-то на улице следит за его квартирой, то он не узнает, что Хеннинг вернулся домой.

В его памяти всплывает бледное лицо Стефана. Надеюсь, он не будет являться мне по ночам, думает он. Но что может заставить семнадцатилетнего юношу свести счеты с жизнью? Если он действительно это сделал?

Эта внезапно появившаяся мысль заставляет его выпрямиться. Может ли это не быть самоубийством? Могло ли случиться так, что кто-то отнял у него жизнь и обставил все как самоубийство?

Нет. Но там лежал сценарий. Казалось даже, что он не просто лежит на столе, а намеренно выложен. Как будто кому-то хотелось, чтобы его заметили и прочитали открытую сцену. Наверняка это самоубийство, заключает он. Скорее всего, у Стефана в руках оказался сценарий, он его прочитал и разместил в комнате таким образом, чтобы тот стал посланием его родителям — или, скорее, его отцу. Посмотри, что ты заставил меня сделать. Теперь можешь наслаждаться жизнью.

Да. Наверняка все было именно так. Но тем не менее. Такое случалось с ним и прежде: путем долгих размышлений Хеннинг доходил до определенного логичного вывода, одновременно ощущая, как непонятный, но не сулящий ничего хорошего крючок сомнения крепко уцеплялся за что-то в его животе. Он шевелился не постоянно, а всего лишь время от времени, двигался внутри него, заставляя разбирать мозаику на отдельные детали, а потом составлять их другим способом.

Хеннинг не знает, почему это происходит, ведь ничто не указывает на то, что он ошибается, но, когда он начинает испытывать чувство легкого беспокойства, у него появляется отвратительное ощущение, что кусочки мозаики Стефана все-таки не очень хорошо подходят друг к другу.

На рассвете Хеннинг забывается коротким сном, а просыпается от гудения автомобиля под окнами. Хеннинг лежит на диване, предоставляя глазам возможность привыкнуть к свету в гостиной. Сейчас половина шестого. Он поднимается и бредет в кухню, выпивает стакан воды, берет с прикроватной тумбочки коробочку с лекарствами и выпивает две таблетки. Спички на месте, как обычно, но сегодня у Хеннинга нет сил вызывать воинов ада.

Ощущения такие, словно Хеннинг целую неделю пил не переставая. Он знает, что ему надо поесть, но мысль о том, что придется резать старый черствый хлеб и класть на него старый высохший сыр, вдохновляет не больше, чем мысль о том, чтобы позавтракать опилками.

Хеннинг думает о мужчинах, побывавших в его квартире. Что бы они сделали, если бы застали его дома? Было ли у них оружие? Совершили бы они попытку убить его?

Он отметает эту мысль. Ведь его там не было, и не было никакой стычки. Хеннинг плюет на завтрак и решает пойти на работу, несмотря на то что день только-только начался.

Спустя час он набирает номер Брогеланда. Следователь не будет спать больше нескольких часов, когда его дело развивается так бурно, а у Хеннинга есть вопросы, на которые ему надо немедленно получить ответы. После продолжительных звонков Брогеланд снимает трубку и отвечает заспанным голосом.

— Привет, Бьярне, это я, — говорит Хеннинг, оживленно и дружелюбно.

— Привет.

— Ты проснулся?

— Нет.

— Ты уже встал?

— Это как посмотреть.

— Ну как все вчера прошло?

— Это тоже как посмотреть.

— Что ты хочешь сказать?

Брогеланд не отвечает.

— Ты хочешь сказать, что это не самоубийство?

Он подвигается ближе к краю стула.

— Нет-нет, этого я не говорил. Все прошло хорошо, то есть мы хорошо поработали на месте преступления. О чем ты хотел со мной поговорить? Почему ты звонишь в такую рань?

Хеннинга немного охлаждает прямой и резкий тон Бьярне.

— Да вот я…

— У меня скоро встреча. И мне пора выходить. Так что если у тебя ничего срочного…

— В общем-то, есть срочное.

— Хорошо, тогда давай выкладывай.

Он делает маленькую паузу, чтобы собраться с мыслями.

— Мне нужно знать одну вещь.

— Нисколько не сомневаюсь.

— Переписывались ли Хенриэтте Хагерюп и Ингве Фолдвик по электронной почте, перед тем как она была убита?

— Почему ты спрашиваешь? Зачем тебе надо это знать?

— Просто надо. Хорошо? Я чувствую, что у меня есть моральное право это знать.

— Право?!?

— Да. Я много раз помогал тебе во время этого расследования.

— Ах, ну да.

Брогеланд громко зевает.

— Переписка? Нет, не знаю. Не помню. Я слишком устал, чтобы помнить такие детали.

— Господи ты боже мой, Бьярне, ты не мог забыть это сейчас, когда умер сын одного из тех, кого вы в последние дни должны были держать под наблюдением. Не знаю, с какой это стати после всего того, что я для тебя сделал, ты превратился в мистера Говнюка, ну да ладно. Больше мне не о чем с тобой разговаривать.

Он уже собирается положить трубку, как на другом конце провода раздается вздох.

— Ну ладно, ладно, извини, просто я чувствую себя чертовски уставшим. А Йерстад, он…

Еще один вздох.

— И что же Йерстад?

— Да нет, забудь. Да, Хагерюп отправила ему несколько писем, а он отвечал ей, — говорит Бьярне с тяжелым вздохом.

— А в каком-нибудь из писем шла речь о сценарии?

— Да, в одном шла. Но не о содержании фильма, просто она писала, что пошлет ему сценарий, как только закончит над ним работать.

— А ты не помнишь, когда приблизительно это было?

— Довольно давно. Сейчас точно не вспомню.

— А как насчет эсэмэс? Вы выяснили, кто посылал Хенриэтте эсэмэс в день ее смерти? Приблизительно в то время, когда она была у Мархони?

— В это время ей пришло две-три эсэмэски. В одной из них было написано: «Проверь свою электронную почту».

— От кого пришло это сообщение?

— Мы не знаем. Оно пришло из Мозамбика со странички типа tlf.no, с которой можно посылать эсэмэс.

— Понятно. Хорошо. Спасибо.

— Кстати, ты должен сегодня явиться к нам на допрос. Йерстад совершенно взбесился, когда я рассказал ему, что сегодня ночью мы с тобой общались только по телефону.

— Когда?

— Мы будем снова допрашивать Махмуда Мархони в десять. Заходи после этого. Можем предварительно договориться на одиннадцать, а потом посмотрим, получится ли у нас.

— Я постараюсь.

— Да уж, пожалуйста.

— Минуту назад ты сказал «место преступления». Значит ли это, что вы считаете смерть Фолдвика подозрительной?

Брогеланд вздыхает.

— У меня больше нет времени с тобой разговаривать. Мне надо бежать. Можем поговорить попозже.

— Значит, все-таки подозрительная смерть.

— Я этого не говорил. И только попробуй написать в своей газете какие-нибудь инсинуации на эту тему!

— Я никогда не пишу инсинуации о самоубийствах.

— Да, хорошо. Созвонимся.