Энн Грэнджер - В дурном обществе

Я пошла к каналу. Мне необходимо было туда пойти.

Труп Алби, конечно, давно увезли. О нем напоминал лишь обрывок сине-белой ленты, которой огородили участок бечевника — «место происшествия». И обрывок-то крошечный…

Грязь и поросль клочковатой травы сбоку от бетонной дорожки усыпали сигаретные окурки и конфетные обертки. Все кругом было в следах полицейских ботинок. Когда я пришла на канал, там никого не было — ни стражей порядка, ни обычных тамошних обитателей, надо сказать, довольно зловещих. Я обрадовалась одиночеству, потому что собиралась совершить небольшую церемонию и не хотела делать это при свидетелях. Я аккуратно положила на влажную примятую траву принесенный с собой букет гвоздик. Конечно, я понимала: скорее всего, следующий же человек, пришедший сюда после меня, украдет мое подношение, но мне хотелось поступить правильно и как полагается отметить место кончины Алби, пусть всего на несколько минут. Я отошла, как делают официальные лица, возложив венки у Сенотафа [6] Сенотаф — обелиск в Лондоне, где ежегодно проходит официальная церемония возложения венков в память погибших во время двух мировых войн. , и немного постояла, склонив голову и прочитав про себя короткую молитву за Алби.

Когда я завершила мой краткий акт поминовения, мне показалось, что я все же не одна. Быстро вскинула голову, думая, что кто-то следит за мной сверху, с крутого берега, или неслышно подошел по дорожке, или даже стоит на палубе одного из плавучих домов, пришвартованных неподалеку.

Но нет, поблизости никого не оказалось. По поверхности воды плавал всякий мусор: от макулатуры до использованных презервативов. Вода плескалась в борта барж; они покачивались и скрипели. Но я ощущала покалывание между лопатками, как бывает, когда кто-то за тобой следит. Может, призрак Алби? Но призрак Алби наверняка хорошо ко мне относится, а я, стоя на берегу, вдруг почувствовала тревогу. Внутренний голос подсказывал, что где-то рядом затаился враг.

Ощущение пропало, когда послышался стрекот и в конце дорожки в мою сторону покатил велосипедист. На нем были защитный шлем, большие очки, шорты-велосипедки и фуфайка. Чтобы пропустить его, мне пришлось вскарабкаться на откос, едва не наступив на цветы. Невежда проехал мимо, даже не кивнув в знак благодарности, даже не замедлив скорости. И все же я обрадовалась, увидев его, потому что мне приятно было сознавать, что рядом есть хотя бы одно живое существо.

Вопреки мнению Парри, мне казалось, что даже ранним утром на канале наверняка кто-то был. Здесь свой особый мир; правда, его обитатели предпочитают темноту и уединение. Но если здесь кто-то и был и что-то видел, то держит язык за зубами. Все как говорил Алби. Те, кто передвигается по улицам ночью, многое видят и слышат, но почти ничего об этом не рассказывают. Таков один из законов здешнего выживания.

Но Алби кое-что увидел и, нарушив все правила, поделился со мной. Он мне доверился, потому что мы оба страстно мечтали о театре: он — потому что потерял свою жизнь, а я — потому что сцена постоянно маячила передо мной, как мираж, который растворяется всякий раз, когда к нему приближаешься и протягиваешь руку.

Алби мне доверился, и я не собиралась его подводить.

В начале пятого я отправилась домой, соображая, с чего начать. Мне казалось, что разумно вести следствие с двух концов. Во-первых, Джонти — если мне удастся еще раз его найти, а во-вторых, приют для женщин при церкви Святой Агаты.

Приют уже не один раз всплывал в рассказах очевидцев. Чем больше я о нем думала, тем больше мне казалось, что он имеет какое-то отношение к делу. Более того, церковь Святой Агаты тоже играла во всем произошедшем важную роль. Туда можно наведаться по пути домой — достаточно сделать лишь небольшой крюк… Я повернула в ту сторону.

Днем псевдоготическое строение уже не напоминало декорацию к какому-нибудь «Дому ужасов». Ворота в ограде, окружавшей церковь, оказались открыты нараспашку. Поднявшись на крытую паперть, я увидела, что там успели прибрать. Пахло супермощным дезинфицирующим раствором. Церковная дверь тоже была открыта; изнутри доносилось жужжание пылесоса. Я просунула голову внутрь.

Я никогда не бывала в церкви Святой Агаты, но могла с большей или меньшей степенью уверенности предсказать, что там увижу. Обстановка оказалась типичной для поздневикторианского периода: дубовые скамьи и столбики с деревянными табличками, на которых написаны номера церковных гимнов, а также бронзовые памятные таблички местных героев. Кругом было множество цветов; они были разложены свободными композициями или собраны в букеты и украшали всевозможные архитектурные выступы и карнизы. Судя по всему, недавно здесь проходило венчание или отпевание. На скамье у прохода стояла пожилая женщина с банкой полироли в руке; она энергично начищала тряпкой одну из бронзовых табличек. Чуть дальше, у алтаря, еще одна женщина возила туда-сюда старый пылесос. Обе с головой ушли в работу и не замечали ничего вокруг. Я вошла, направилась к полировщице и шумно откашлялась.

Она обернулась и посмотрела на меня сверху вниз.

— Здравствуйте, — сказала она. — Чем я могу вам помочь?

Я извинилась за то, что помешала, и сказала, что у меня всего два вопроса, которые не отнимут у нее много времени.

Она как будто даже обрадовалась возможности ненадолго прервать работу и поболтать и тяжело, отдуваясь, спрыгнула со скамьи. Она уже начинала толстеть, и лазать туда-сюда ей было тяжело. Ее напарница в алтаре выключила пылесос и пыталась вытащить из него битком набитый одноразовый бумажный мешок.

— Сегодня по графику наша с Мьюриел очередь прибирать, — объяснила женщина, начищавшая табличку. — Меня зовут Валия Прескотт. Мой муж — старший звонарь. Если вам нужен приходской священник, к сожалению, сейчас его нет. На доске объявлений есть экстренный номер. Если хотите договориться о крещении или венчании, к сожалению, они не считаются экстренными случаями, вам придется подождать до завтра, когда он здесь будет. — Валия задохнулась и ненадолго замолчала, пытаясь отдышаться.

К сожалению, имена не обладают способностью стариться вместе с их обладателями. Наверное, странно будет, когда меня и в восемьдесят лет будут звать Франческой. Может быть, в течение жизни надо дать человеку право менять свое имя — превращаться в Мод, Дорис или Мьюриел, как женщина с пылесосом. Для меня имя Валия ассоциировалось с какой-нибудь юной прекрасной нимфой, которая бегает по лесу, прикрывая наготу лишь собственными длинными волосами. Но моей новой знакомой Валии было уже за шестьдесят; на голове у нее были тугие седые кудряшки, и она носила оранжевый свитер ручной вязки, который совершенно не сочетался с ее румяным лицом. Ни одно из сведений, которые она мне так любезно сообщила, не оказалось мне полезным. Я радостно кивнула, показывая, что все поняла, а потом объяснила, зачем пришла.