Владимир Бацалев - Убийство в «Долине царей»

— Был там один дед…

— Где? — не сообразил я.

— В Сандунах, — сказал Горчицын. — Я его случайно запомнил. Никогда не видел, чтобы в баню с собакой приходили.

— То есть?

— Пришел с собакой. Его не пустили. Тогда он привязал ее у входа в мужское отделение, и она скулила, пока банщик не заехал ей по морде мокрой тряпкой. Дед его чуть не убил.

— Какой породы была собака?

— Белый пудель…

— Вы эти выходные лучше посидите дома от греха.

Оставшись на лестничной клетке, я вскрыл распределительный щит и вырвал провода телефона, которые вели в квартиру Горчицына…

«Лучшие страны гибнут от демократии. Тут даже спорить не о чем. Возьми любой крупный европейский город, там давно негры, арабы и турки численностью забили коренное население. И так повсеместно, разве что Япония еще держится, но только за счет неповторимой работоспособности граждан: любой пришелец там выглядит бездельником. А Москве капут по общему шаблону, — думал я, шагая к Заклепкину. — Москва упорно превращается из третьего Рима во второй Вавилон. Вот в Лос-Анджелесе вся территория поделена на кварталы и зоны влияния, которые чужак обойдет стороной. Лос-Анджелес или Нью-Йорк какой-нибудь загаженный устроены вроде зоопарка, где у каждого народа или группы людей, объединенных по интересам, — своя клетка, вылезать из которой не рекомендуется, несмотря на свободу. А в Москве как будто вавилонская башня номер два рухнула только вчера и народы еще объясняются знаками в поисках соплеменников. Прямо стыдно за банду каких-нибудь чучмеков, что их московский авангард не в состоянии выселить жителей пяти-десяти близко стоящих домов, занять их и спокойно терроризировать население в радиусе трех километров. Но скоро они сообразят и опомнятся. Держитесь тогда, москвичи! Не спасет вас ни лимитированная прописка, ни родная лимитная милиция. Выкурят чучмеки всех как миленьких, для начала дверь подожгут, потом стекла выбьют, потом дочку изнасилуют, потом — жену, а не поможет — и на вас польстятся. Разбежитесь вы тогда по тверям и рязаням, опять броситесь искать Минина с Пожарским и, проиграв десять битв подряд на кольцевой автодороге, победите в одиннадцатой, потому что вас, как всегда, будет больше, а чучмекам без вас станет скучно: грабить-то некого…»

Заклепкина в переулке не было, но я знал адрес из протокола Квочкина. Когда я поднимался по лестнице, дверь квартиры открылась и выпустила девушку.

— Извините, — остановил я ее, — вы дочь Степана Николаевича?

— Нет, — ответила она, — присматриваю за домом и за ним.

Я дал девушке хлопнуть парадной дверью, на всякий случай устроил газовый пистолет поудобней в кармане и позвонил в квартиру Заклепкина. Меня долго разглядывали в «глазок», потом долго возились с замками. Наконец, продолжая держать себя на цепочке, как заскучавший дворовый пес, дверь приоткрылась, и в щель вылез нос пенсионера.

— Что еще? — спросил Заклепкин недружелюбно.

— Говорить с вами желаю.

Он не ответил и скрылся.

— Придется, Степан Николаевич, — закричал я через дверь. — Иначе через час я приду с участковым.

Заклепкин опять высунул нос:

— Что вам надо? Я уже все сказал. Добавить нечего.

— А про то, как ходили в Сандуны и зачем-то спрятали документы Поглощаева за скамью?

— Ни в какие Сандуны я не ходил.

— У меня есть свидетель, и ваши отпечатки на бумажнике Поглощаева, — сообщил я. — Ну как? Впустите меня?

— Нет, — сказал он. — Подождите на улице.

Ждать его пришлось минут двадцать. Я даже испугался: уж не повесился ли Заклепкин, поняв, что проиграл? Но наконец он вышел живой и здоровый с пуделем у левой ноги, как всегда.

— Долго же вы одевались! — попенял я. — Наташа Ростова быстрее бы обернулась.

— Одевался быстро, — ответил он, — вы пришли во время обеда, а я не ем холодные котлеты.

«Вот это выдержка! — подумал я. — Человека, того и гляди, в кутузку уведут, а он обедать садится!»

— Что вы от меня еще хотите? — спросил Заклепкин.

— Правды, Степан Николаевич, — сказал я. — Остап Бендер хотел от Корейко любви, а я всего лишь правды. Лучше — немногословной и с чистосердечным признанием в письменном виде.

— Но вы же и сами знаете, — ответил он.

— Кое-что, но не во всех подробностях. Если бы я знал все, вы бы сейчас в «воронке» ехали в следственный изолятор, а ваш милый пуделек бежал бы следом и скулил от горя.

Упоминание о собаке его покоробило.

— Я вашего Шекельграббера не убивал, — заявил он. — Охота была руки марать.

— Ну конечно! Вас подставили, как в американском боевике. А документы Поглощаева вы украли шутки ради, пытаясь развеять пенсионную скуку. Или вы клептоман?

— Да, — сказал он. — Могу достать справку.

— И где же, позвольте спросить, вы познакомились с объектом шутки и клептомании? Встретили в милиции на допросе?

— Как вам будет угодно.

— Вы сами-то верите в эту чушь?

— Нет, — ответил он, — это вы верите.

— Смотрите, — сказал я, — опять Опрелин мимо едет. Что это он каждый час дефилирует по переулку? Стоит вам из дома с собачкой выйти — и он тут как тут, Может, он за мной следит? А может, это он убил Шекельграббера и теперь на мою и вашу жизнь зарится?

— Не знаю я никакого Опрелина!

— Все, — сказал я, — мне надоело. Не хотите по-хорошему, будем врагами. Посидите, пожалуйста, дома или на лавочке, за вами скоро приедут.

— Ладно, — смирился он. — Если я скажу вам правду, вы от меня отстанете?

— Скорее всего, — предположил я. — Впрочем, зависит от правды.

Мы сели на лавку, ножки которой пудель тотчас опрыскал. Я незаметно дал ему пинка, опасаясь, как бы он и под меня не сходил.

— В ноябре прошлого года меня положили в клиническую больницу. Я подозревал рак почек, готовился к смерти. Денег не было. Вернее, я откладывал на похороны, но инфляция их уничтожила. И таких, как я, была почти вся палата. Мы сидели у окна и смотрели на больничный морг. Однажды умер мой сосед, но Но-везли его не в наш морг, а в другую больницу. От сестер выяснилось, что морг под окном куплен какой-то фирмой и туда кладут трупы только за деньги, но и хоронят соответственно, а тех, кого демократы разорили на старости лет, сразу утаскивают чуть ли не на свалку и бросают в братские могилы, как бродяг, даже без гробов. Вернее, гробы в ту же ночь выкапывают и продают по второму разу. У них это называется «похороны за государственный счет». За счет того, чего нет, чего они, сволочи, собственными руками разрушили и продали!.. Вы только поймите меня правильно, — попросил он, — я всю жизнь работал как проклятый, себя не жалел, у меня медали и нагрудный знак «Пятьдесят лет в КПСС», работал не для себя — для страны. И вот за отданную жизнь на свалку с бомжами! Заслужил я отдельные два на два или нет?