Юнас Юнассон - Сто лет и чемодан денег в придачу

По мнению Цзян Цин, ей, Аллану и А Мину следовало не мешкая продвигаться на север, по широкой дуге обходя район, контролируемый Гоминьданом. Через месяц прогулки по горной местности они наконец приблизятся к Сианю, центру провинции Шэньси, и там, по мнению Цзян Цин, наверняка застанут ее мужа, если только не будут слишком тянуть.

Буфетчик А Мин был в восторге: Цзян Цин обещала, что он будет накрывать стол для самого Мао! Парень успел проникнуться идеями коммунизма, глядя, как ведут себя гоминьдановские гвардейцы, и переход на другую сторону баррикад его как нельзя устраивал — да еще и с таким повышением!

Аллан же выразил уверенность, что коммунизм преспокойно победит даже без его участия, да и вообще ему пора домой — разве Цзян Цин не согласна?

Цзян Цин была согласна, но «дом» — неужели это Швеция? Какая страшная даль! И как господин Карлсон намерен туда добираться?

Аллан отвечал, что кораблем или самолетом было бы оптимально, но, к сожалению, Мировой океан расположен немножко неудобно, так что на корабле отсюда не уплывешь, а аэродромов тут в горах он пока что ни одного не приметил.

— Так что уж придется на своих двоих, — сказал Аллан.

У старосты деревни, так гостеприимно принявшей троих беглецов, оказался брат, уж до того бывалый путешественник, что второго такого вряд ли и найдешь.

Брат этот доезжал до самого Улан-Батора на севере и Кабула на западе и даже омочил ноги в Бенгальском заливе, когда путешествовал в далекую Индию. Но теперь он был дома, в деревне, и староста позвал его и попросил нарисовать карту мира для господина Карлсона, чтобы тому найти дорогу домой в Швецию. Брат обещал это сделать и выполнил обещание уже на другой день.

Даже если ты экипирован как следует, это все равно отчаянный поступок — имея при себе только компас и самодельную карту, попытаться в одиночку пересечь Гималаи. На самом деле Аллану следовало идти вдоль северной стороны горной цепи, и тогда бы он оказался севернее Аральского и Каспийского морей, но действительность и карта не вполне совпали друг с другом. Поэтому Аллан, простившись с Цзян Цин и А Мином, начал свой пеший маршрут, пролегавший по Тибету, через Гималаи, Британскую Индию, Афганистан, далее через Иран, потом Турцию и оттуда уже в Европу.

После двух месяцев такой прогулки Аллан сообразил, что идет не по той стороне горного хребта и что наилучший способ исправить положение — это повернуть назад и начать все сначала. Еще четыре месяца спустя (уже на правильной стороне горного хребта) Аллан подумал, что путешествие слишком затягивается.

На базаре в одной горной деревушке он, поразмыслив, сторговал себе верблюда — при помощи языка жестов и доступного Аллану китайского. В конце концов Аллан и продавец верблюда сошлись в цене, но только после того, как торговцу пришлось согласиться, что его дочка в эту цену не входит.

Аллан, кстати, подумывал насчет дочки. Не в сексуальном смысле — таких порывов у него уже не было, они остались в операционной профессора Лундборга. Нет, просто ради компании. Ведь на тибетском нагорье порой бывает немножко одиноко.

Но поскольку дочка изъяснялась на монотонном тибетско-бирманском наречии, из которого Аллан не понимал ни слова, то он решил, что с той же пользой для собственного интеллекта можно беседовать и с верблюдом. К тому же не исключено, что насчет этой сделки дочка имеет вполне определенные ожидания. Во всяком случае, Аллан что-то такое улавливал в ее взгляде.

Так что Аллан провел еще два месяца в полном одиночестве, покачиваясь на верблюжьей спине, прежде чем повстречался с тремя незнакомцами, тоже на верблюдах. Аллан поздоровался с ними на всех языках, какие знал: китайском, испанском, английском и шведском. К общему счастью, один из языков — а именно английский — незнакомцы поняли.

Один из них спросил Аллана, кто он такой и куда держит путь. Аллан отвечал, что он Аллан и что направляется домой в Швецию. Незнакомец вытаращил на него глаза. Аллан что, собирается ехать на верблюде на север Европы?

— А через Эресунн на пароме, — уточнил Аллан.

Что такое Эресунн, ни один из троих не знал. Но удостоверившись, что Аллан не сторонник иранского шаха, этого англо-американского лакея, троица предложила составить шведу компанию.

Мужчины рассказали, что в свое время познакомились в Тегеранском университете, где изучали английский. В отличие от своих однокашников они выбрали этот язык вовсе не для того, чтобы стать мальчиками на побегушках у британских властей. Вместо этого они после окончания университета на два года припали к источникам коммунистического вдохновения в ближайшем окружении Мао Цзэдуна и вот теперь возвращаются домой в Иран.

— Мы марксисты, — сообщил один из троих. — Мы ведем нашу борьбу во имя мирового пролетариата, во имя него мы устроим социальную революцию в Иране и во всем мире, мы уничтожим капитализм и построим новое общество, основанное на всеобщем экономическом и социальном равенстве и реализации личных возможностей каждого индивида; от каждого по способности, каждому по потребности.

— Ух ты, — сказал Аллан. — А выпить у вас не найдется?

И нашлось! Фляжка перебралась с одной верблюжьей спины на другую, и Аллан тут же почувствовал, что теперь путешествие пойдет как надо.

За одиннадцать месяцев четверо путешественников успели спасти друг другу жизнь минимум трижды. Они все вместе пережили снежную лавину и встречу с грабителями, лютую стужу и периодически случавшийся голод. Два верблюда издохли, третьего пришлось заколоть и съесть, а четвертого подарить афганскому таможеннику, чтобы тот впустил их в страну и не арестовал.

Аллан, разумеется, не рассчитывал, что перейти через Гималаи будет легко. А уже потом подумал, что удачно все-таки прибился к этим симпатичным иранским коммунистам, потому что в одиночку не очень-то здорово преодолевать песчаные бури в ущельях, переходить разлившиеся реки и терпеть высокогорный мороз градусов под сорок. До сорока градусов дело, впрочем, не дошло. Группе пришлось разбить лагерь на высоте двух тысяч метров, чтобы переждать зиму 1946/1947 года.

Трое коммунистов пытались, разумеется, привлечь Аллана к своей борьбе, особенно когда поняли, как тот искусен в обращении с динамитом и тому подобным. Аллан отвечал, что желает им всяческого успеха, но ему пора домой в Юксхюльт. Второпях он запамятовал, что восемнадцать лет назад самолично взорвал собственный дом.

Наконец иранцы перестали его уговаривать: довольно и того, что Аллан — верный товарищ, который не станет ныть по поводу любого мало-мальского снегопада. Уважение к Аллану выросло еще больше, когда он в ожидании лучшей погоды и в отсутствие лучшего занятия рассчитал, как получить из козьего молока кое-что покрепче. Коммунисты не понимали, как это ему удалось, но градус в молоке появился, и немаленький, благодаря чему всем стало теплее, да и повеселее тоже.