Василий Викторов - Банк

Они вышли на улицу. Влад жадно вдохнул воздух.

— Честно говоря, — сказал он, — я от твоего отца ожидал чуть ли не нервного срыва. А он все так спокойно, рассудительно…

— Как тебе не стыдно! — ответила Жанна. — За всю свою жизнь и службу он просто научился не проявлять переживания внешне, а прятать их глубоко внутри. Ему что, нужно было, как ребенку, расплакаться? Да я и не знаю, может, как за нами дверь закрылась, он и разрыдался или принялся посуду переколачивать… Я тоже плакать не буду, хотя и мне нелегко.

— И мне нелегко, — произнес Влад.

Жанна взяла его под руку, прижалась плечом, так они и дошли до своего подъезда, не произнеся ни слова. Только в лифте она спросила:

— У нас вино есть?

Влад удивленно посмотрел на нее:

— Не знаю, надо порыться, вообще-то должно быть на случай непрошеных гостей…

— Ну и хорошо.

В квартире он, не разуваясь, сразу прошел на кухню, несколько раз хлопнул дверцами шкафчиков и крикнул раздевающейся Жанне:

— Красное сухое испанское — одна бутылка!

— Ну и хватит, — в ответ выкрикнула она.

— Только теплое, — вернувшись в коридор, сообщил Влад. — Но я под холодную воду поставил, остынет быстро.

— Угу, — кивнула она, уткнулась головою ему в грудь, затем обвила его шею руками, прижалась всем телом и произнесла: — Как же мы дальше жить будем, Владик?

— Не знаю, — ответил он, — пока нужно надеяться на твоего отца, других вариантов у нас нет. Во всяком случае, в ближайшие три дня нам ничего не станет известно, так что предлагаю во избежание лишней нервотрепки в указанный период этой темы не касаться.

Жанна быстро отпрянула от него:

— И что, ты предлагаешь делать вид, что ничего не произошло, что все идет по-прежнему?

Влад развел руками:

— Вид можешь не делать, просто давай случившееся не обсуждать.

— А что я могу обсуждать сейчас? Отпуск Ильиных в Карибском бассейне? Это когда меня, моего сына угрожают в лучшем случае похитить, если ты не достанешь неизвестно где и как триста с лишним тысяч долларов? Или, может быть, посмотрим какую-нибудь киношку, и ты будешь мне говорить о таланте режиссера, а я тебе — о сырости сценария? Да ну все это к черту!

— Десять раз.

— Да сто!

— Теплое вино будешь?

— Буду!

Влад наконец снял плащ и туфли.

— Я только халат надену, — уже нормальным тоном произнесла она.

— А я — шорты, — сказал Влад.

Они быстро переоделись и уселись за стол на кухне. Он откупорил бутылку с вином, наполнил ей бокал, себе налил пива.

— Так и знала, — взглядом указала она на свой бокал и его кружку, — что дойду с тобой до бытового пьянства.

— Но, как оказывается, теперь это далеко не самое худшее в нашей жизни.

— Ну тогда такой тост: за то, чтобы это был самый худший случай в нашей жизни и чтобы закончился он счастливо.

— Да, — поднял Влад свою кружку, чокнулся с невестой и отпил чуть-чуть.

— Если бы нам пришлось бежать от бандитов в Америке, ты бы посадил меня на «Харлей-Дэвидсон», как Брюс Виллис свою подружку, и покатили бы мы на Запад, в какой-нибудь Лос-Анджелес или Сан-Франциско.

— По законам жанра для начала мы должны были бы перестрелять всех главных противников, а когда отправились в путь, на мотоцикле сбоку должна быть пристегнута сумка, плотно набитая пачкой банкнот. Но, во-первых, такое бывает только в кино, во-вторых, Америку я не люблю. А в-третьих, водить я не умею.

— Видишь, с тобой совсем неинтересно. Хорошо, не Америка, но вдруг у отца не получится помочь, куда мы поедем?

— А у этой бывшей студентки Константина Сергеевича какую-нибудь визу возможности проставить нет?

— Она же в ОВИРе работает, а не в консульстве другой страны, — ответила Жанна и знаком показала, чтобы он ей еще налил вина.

— Тогда — на выбор, во все бывшие республики Союза, кроме прибалтийских, визы не требуются, — сказал он, вновь наполняя ей бокал.

— Туркменистан? Нет, спасибо. Да и, по-моему, надежнее куда подальше, чем страны СНГ.

— Времени у нас нет визы выпрашивать в посольствах, да и не везде подобным гостям рады. Всем мотивацию своего желания пребывать на их земле подавай, а какую причину назовем мы? Помогите, убивают?

— Господи, какая жуть!

— Я и сам не хочу даже думать об этом, не то что говорить. Давай подождем понедельника-вторника, пока Игорь Николаевич что-нибудь выяснит, а потом и за обсуждение примемся.

— В любом случае, — и она на секунду задумалась, — тебе придется начинать все сначала, с нуля.

— С нуля — это не так уж плохо, — ответил он, — с нуля — это просто начало новой жизни. А у меня получается минус триста — согласись, несколько от нуля отличается.

— Отличается. Ни к черту не годной оказалась твоя философия.

— Какая такая моя философия?

— «Сиди, не высовывайся, и никто тебя не тронет». Тех, кто старается сидеть как можно тише, тех и трогают. Судьба, судьба… С чего это вдруг она вела, вела тебя по одному пути, а потом мгновенно — бах! — и все?

— Но почему же? Путь у меня пока прежний, а что касается злого рока, то, может, случившееся со мною послужит предупреждением другим, и тот же Косовский уже не попадет на эту удочку, а будет стабильно работать и доживет до глубокой старости, в течение же своей жизни сочетается счастливым браком с секретаршей Наташей, и у них родится сын, который в будущем изобретет вакцину от СПИДа. А разгадай я вовремя козни управляющего, то через год Косой оказался бы на моем нынешнем месте, бежал бы в Конго, уже без Наташи, женился бы там на местной туземке, и родился бы у них блюзовый музыкант, который сам от этого СПИДа бы и помер, да еще к тому времени и вместе с половиной человечества.

— Налей еще, — подставила она бокал. — Ты лучше бы о нашем будущем думал, а не о будущем еще не родившихся детей Косовского.

— Солнышко мое, — сказал он, подливая ей вино, — ну если серьезно, откуда же мне знать, почему это произошло именно со мной? Работал, пахал, карабкаясь по служебной лестнице, никого с нее не сбрасывал, чтобы чужое место занять, и тому же Анатольевичу ничем навредить не успел, — нет у меня объяснения. Сказать, что не своим делом занимался, не могу — работа спорилась, получалось все гладко и хорошо, была какая-то перспектива, ожидание большого будущего, — почему провидению было угодно все сломать — не знаю.

— А может быть, тебя Бог наказал за то, что ты плохой христианин?

— Ты серьезно?

— Вполне.

— Почему же другие, те, кто действительно воруют, Живут весело и счастливо?

— Да потому, что им уже закрыт вход в Царство небесное, а тебе еще дается шанс исправиться.

— Хм, — искренне озадачился Влад, — об этом я не думал. Ты с Василием, случайно, поговорить не успела?

— Не успела. Моя мысль — в русле твоих размышлений — «почему» и «за что». А за что меня эта самая судьба в семнадцать лет с ребенком на руках оставила, маму отняла, а когда по прошествии времени я себе, как мне казалось, наконец нормального мужика, такого, какого хотела, нашла, вдруг оказалось, что ему какая-то мафия угрожает и что, если я хочу с ним остаться, мне нужно бежать с ним в Конго, потому что Африка ему милее Америки? Мне такая радость за что? Разглаживала бы себе по-прежнему морщины на шеях старых богатых теток, втирала бы им крем в отвисшие щеки, растила бы сына, болтала бы с Зиной да Мариной, готовила бы отцу — а так нужно бежать, да еще и неизвестно куда. Кто виноват? Ты? Нет — тебя, видите ли, подставили. Я сама? Тогда в чем именно? Семнадцатилетний мальчик — муж, променявший меня и ребенка на сытую буржуйскую жизнь, как говорил отец, два гамбургера и бутылку пива? Кто?