Глеб Раздольнов - Шипи и квакай, и пищи на весёлую луну !

Однако, с домашней работой, со скарбом Поликарпыч справлялся просто отменно. Он быстро и точно колол дрова, геометрически правильно укладывал их под навес в поленницу, носил из колодца воду ни обо что не спотыкаясь, не задевая ведрами об углы и не расплескивая ни капли.

Веня закурил отсыревшую сигаретку, осмотрелся. За огородами, в низине шустро вертелась узенькая речушка, к ней стремилась вымощенная булыжником дорожка, рядом указатель, исполненный по всем стандартам - на белом поле в голубой окантовке черная трафаретная надпись "р.ЖИЗНЬ". Стрингер заулыбался.

- А чуть дальше, - Марина подошла, - там, - кивнула головой в сторону развесистого леса, - Смерть впадает в Жизнь, ну так, приток небольшой.

Старик оказался философом. В просторном саду и в междугрядиях тоже расположил указатели - аншлаги. "Переулок Истины", "Тротуар Закономерностей", "Проспект Права", а к бане протянулась "Улица Обновления".

- До всего руки не доходят, - жаловался чуть позже Гениаслав Поликарпыч, уверенно, устойчиво по-хозяйски, по-деревенски расположившись за накрытым столом. - Один хоть бы глаз живой, я б навел порядок, а так какой поршень?!

Они махнули по стаканчику холодной прозрачной самогоночки, настолько она была хороша и холодна, что не лилась, а струилась по краям посуды. Закусывали разносолами, копчеными карпами, наваристым, по-хохлятски на сале, борщом.

- Оказия какая у меня, рубишь, студиоз, - хозяин отчего-то решил, что гость его московский студент. Веня не стал объяснять, что и как на самом деле, да и что он мог объяснить? Признаться, что он нашкодивший беглый телеоператор? Что объявлен в федеральный розыск? А Маринка, видать, выручила - перемолвилась с батей, соврала чего-то, ей-то уж не привыкать с отцом объясняться, не первый год, верно, примерной овечкой прикидывается.

- Так оказия такая, - продолжал крепкий дедок, - как я зрение потерял, так забыл, ну начисто забыл, как сынуха с мамухой выглядят. Вот такой обморок со мной вышел, такой поршень приключился. Маринку тоже, бляха, плохо вспоминаю, но ейну мордашу руками нашарю, так вроде черты и восстанавливаются, а тех, где теперь взять, когда померли? От фотографий какой толк, глянец один под пальцами, ни шиша больше!

Хлопнули еще по стопочке. Веня слегка прихмелел, а старик - ничего, живой.

- Вместо лиц - блины белые, придут ко мне ночью, жалятся, что ж ты с нами так, батько, а я и сказать ниче не решуся, что сказать, когда ни глаз, ни лиц их не вижу, напланетяне и только... Вот такой поршень! Есть, может, лечение какое, чтоб память-то восстановить? Не слышал, студиоз?

Веня, уже пьяно, помотал головою, нет, не слышал. Забыл, черт, что старик слепой, забыл. Вслух произнес - "нет, не слышал, отец". Как-то вырвалось это - отец! Сам не ожидал, а Поликарпыч - ухо востро - сразу среагировал и похоже на ус намотал, что неспроста парниша на семейный язык сразу с кондачка, можно сказать, запросто переходит.

Гениаслав Поликарпыч характером и сноровкой пошел не в отца, нет, далеко не в отца. Тот хоть и фронтовик, и прополз, как говорится, пол-Европы, шитый - перешитый хирургами и ногу оставивший на Шпрее, в жизни так до конца не доразобрался. Как был так и остался романтиком, поэтом. Стихи каждый вечер садился писать при желтом тусклом свете керосинки, посылал их Ярославу Смелякову и на творческие конкурсы в литературный институт имени Максима Горького.

Смеляков стихи хвалил в первых строчках ответных писем, а их было три, а потом нещадно ругал, называл поденщиной, ретроградством и даже раз обвинил творца в графоманстве. И на институтских конкурсах их больно не жаловали, и Поликарп, однажды будучи в Москве, в отчаянии показал свои вирши только что вставшему на ноги Булату Окуджаве.

Дело было в Политехническом, Окуджава долго читал, курил, пил с друзьями холодное вино, молодые гении собрались в узенькой комнатке и не обращали внимания на юное дарование, прижухшее в углу.

А Поликарп сразу влюбился в Беллу Ахмадуллину, которая раскраснелась от спиртного и открыто целовала Евгения Евтушенко. Ох, как хотелось бывшему лейтенанту гулять в такой компании! Он аж глаза зажмуривал от несбыточного желания. Молодость, творчество, Москва! Москва!

В конце концов Булат Шалвович вернул рукопись со словами -"есть, есть зерно... зерно есть... а изюминки нет."

- И потом, извините, что это за имя для поэта - Поликарп Карячкин! Не для русского поэта такое имя, - продолжил Булат Шалвович, - С именем надо что-то решать, голубчик. Вот берите пример - Роберт Рождественский, музыка, не имя, Винокуров Женя - тоже неплохо, Андрей Вознесенский - просто гениально!

- Е - евтушенко - прибавил Поликарп, несколько стесняясь.

- Ну, это вариант, но не совсем, я бы сказал то, но... живет как-то он и этим именем, даже вон бабы любят. А вы меняйте, меняйте...

Советом Поликарп не воспользовался, может оттого, что стихи его дальше многотиражек так и не продвинулись, а для них и такое имя сгодилось, а сына назвал как можно красивее - Гениаслав, и гений, и слава - в одном лице.

А потомок, может быть, из-за безуспешных потугов отца, литературу презирал с детства. Предпочитал конкретный труд - где прибить чего, где чего отремонтировать, хозяйско-прикладная жилка, одним словом, забилась в нем с младых ногтей. И еще любил распоряжения отдавать.

Уже подростком семьей командовал на раз-два, каждый в доме получал задание с самого утра, а Генаська, четырнадцатилетний, вопил с порога "вернусь с уроков, проверю!"

Срочную служил Гениаслав Карячкин, как мед ел. В учебке сразу ефрейтором стал, а потом каждые полгода звание отхватывал. Подумывал в войсках остаться, но после перерешал - соскучился служить, каждый день божий одно и то ж, дембельнулся, стал карьеру на гражданке развивать.

Эра второго русского капитализма застала Поликарпыча начальником пистонного цеха, уже на ладан дышавшего. А как вовсе заводик встал, хозяйский запал мужичка реализовался в полной мере.

Широкой походкой вошел Поликарпыч в бизнес. Начал со стереотипной для провинции лесопильни, после отработал на продуктах питания, завел отношения со швейцарцами, голландцами и полинезийцами. Но остановился в итоге на свиноферме, как раз одна подвернулась по случаю. Хрюшек продавал на восток и на запад, сплавлял их в Московию и на Урал, сам ездил на "Паджере", а дом стоял кирпичный в три этажа. Стоял.

А Маринка только через неделю узнала, что мамки и младшего братка Гераськи больше нет.

Дом взорвали.

Отец выжил, но зрение отключилось, а те - нет, сразу убило.

Марина из Москвы примчалась, где училась первый год, - отец в больнице без сознания, родных похоронили, а ферма в чужих руках.

Пока Поликарпыч не в себе был добрые люди нашлись через подставных адвокатов все имущество переписали. Пробовала она потом через суд, законным образом, вернуть состояние, не вернула.