Сергей Грошев - Поиск

Из следственного изолятора капитану Петрову передали, что с ним просит встречи Фролов, дело в отношении которого было закончено расследованием несколько дней назад. По словам дежурного, заключенный хочет сообщить «своему следователю» сведения, которые заинтересуют органы государственной безопасности.

Направляясь в изолятор и строя предложения о содержании предстоящего разговора, Петров думал, что Фролов или станет кое-что оспаривать, или будет просить «походатайствовать» перед судом о более мягкой мере наказания. Хотя, вспоминая его довольно искреннее поведение на допросах, Петров допускал, что речь может идти и о чем-то другом, пока не ясном…

Кратко поздоровавшись, Фролов присел к столу, достал объемистое обвинительное заключение, тщательно расправил его, потом закурил, взглянул на следователя.

— Вы вызвали меня, Фролов, чтобы сделать какое-то заявление?

Тот вскинул глаза с явным удивлением:

— Заявление? Разве я похож на человека, который делает заявления? До сих пор я был человеком, на кого делали заявления, — он поднял правую руку с растопыренными пальцами. — Причем ни много ни мало — в трех томах.

— Если я вызван для того, чтобы узнать этот факт как новость, то вы ошиблись: каждый из этих трех томов подшит мною, — сухо сказал Петров и закурил сигарету, решив теперь предоставить инициативу в разговоре собеседнику. Но, увидев, что на лице у того нет и тени насмешки, примирительно произнес: — Не начать ли нам разговор о главном?

— Вот для меня главное, — Фролов потряс пухлой пачкой отпечатанных на машинке листов. — Мешок набит под самую завязку. Вами набит…

Он помолчал, а потом совсем неожиданно добавил:

— А ведь все правда, ни синь пороха не прибавлено. И то вспомнили, что я и сам забыл. Вырезку приклеил из газеты, как я девчонку из-подо льда тащил… — голос дрогнул, но потом окреп снова. — Но я хочу поговорить не об этом.

Фролов задумался, видимо, размышляя, с чего начать, перевел дух, и как выстрелил в упор:

— Вы слышали такую фамилию — Шевылев?

Петров бросил короткое «нет» и, зная манеру Фролова разговаривать, приготовился слушать, не перебивая.

— Я так и думал, — Фролов глубоко затянулся папиросой, полузакрыв глаза, словно переносясь в прошлое. — Тогда этот сюжетик вам не повредит. В 1942 году в конце августа восточный батальон «Волга», где я, как вам известно, занимал должность начальника штаба, стоял в деревне Варанино. Недалеко, всего в нескольких километрах, в Митюрине… я хорошо помню названия, потому что сам из той местности… стоял штаб 41-го армейского корпуса, которым командовал генерал Фрезнер. В один из дней я был вызван к нему и получил приказ выделить проводника в направлении деревни Тупилино для разведки. Генерал выслал туда конный полувзвод из своей личной охраны…

— И с вами говорил об этом сам командир корпуса?

— Да. Он вскоре должен был ехать в штаб девятой армии, в Вязьму, и для него безопасность движения на этой дороге значила не меньше, чем положение на фронте. Я вызвался сам быть проводником…

— Почему?

— Тупилино — моя родина, и я хотел побывать там, может быть, в последний раз. Итак, рано утром мы выступили. Долго ехали лесом…

Поднималось солнце. Во всей красе вставало раннее августовское утро. Одно из тех, когда скорее угадывается, чем ощущается неизбежное угасание лета. Нет, пока все так же тепло, все так же зелены придорожные березы, все так же неугомонно гудят труженики-шмели, прокладывая меж густых кустов известные только им маршруты, торопясь собрать последние дары медвяно пахнущего многоцветья. Но уже нарушают изумрудную мозаику леса рубином вспыхнувшие клены, янтарно зардевшиеся купы орешника, да седым волосом поблескивают на солнце зацепившиеся за высокие травяные стебли нити первых паутинок.

Солдатам кавалерийского полувзвода, рысью выбиравшегося из тесно сжавших дорогу зарослей, было не до этих красот. Кончилось частостволье, показались просветы между деревьев. Вот копыта коней дробно простучали по бревенчатому настилу моста. Взору всадников предстала открытая равнина с виднеющимся невдалеке изломом деревенской улицы, резкие очертания которой терялись в густой синеве бора, вплотную прильнувшего к тупилинским домикам.

Конники облегченно перевели дух: шутка сказать, пятнадцать километров отмахали в этой глухомани и не встретили партизан. Удача, которой трудно поверить!

Фельдфебель Шевылев громко скомандовал:

— Подтянись! По два! Марш, марш!

Деревушка казалась мертвой: ни дымков над избами, ни стука калиток, ни лая собак. Промчались сразу же на другой конец. Остановились на пригорке. Шевылев уже было дал приказ спешиться, как вдруг заметил: вдали мелькнуло что-то темное, бежавшее к чаще.

— За мной! — фельдфебель направил коня по нескошенной траве в сторону чащи.

Всадники пришпорили лошадей. Фролов трусил сзади на своей кобыленке. Ему было видно, как Шевылев на быстроходном скакуне отрезал человеку (а в том, что это был человек, можно было теперь убедиться безошибочно) путь к лесу и остановился, дожидаясь его приближения.

Когда Фролов подъехал к опушке, уже начался допрос задержанного. Солдаты спешились. Лошади их были привязаны к деревьям, возле них находился ординарец Шевылева, с нагловатой усмешкой наблюдавший за происходившим. Фролову бросилось в глаза его внешнее сходство с фельдфебелем.

Перед солдатами стоял, тяжело дыша, парнишка лет восемнадцати. Даже черные круги под глазами и впалые щеки не делали его старше. Левая рука, раненая, безжизненно свисала вдоль тела, правой он прижимал к груди большую ковригу хлеба, видимо, только что полученную в деревне. Исхудалые кисти, тонкие бледные пальцы, впившиеся в ржаную корку, общий изможденный вид явно говорили, что человек ослаб до крайности… Вывороченные наружу карманы свидетельствовали об уже произведенном обыске.

Шевылев вышагивал по поляне возле пойманного. А тот, не поворачивая головы даже тогда, когда фельдфебель, размахивавший плетью, оказывался сзади него, грустно смотрел перед собой. Солдаты, стараясь не встречаться взглядом с его глазами, останавливали взор на не по росту больших галифе, обмотках да потрепанной гимнастерке.

— Ты партизан! — Ж-жик! Упала срубленная плетью чашечка цветка. — Или разведчик! Без документов. И сейчас будешь поцелован птичкой из этого ствола. Но у тебя есть шанс… — Шевылев остановился и ткнул рукояткой плети в грудь задержанного, — …сохранить жизнь. Если ты покажешь, где партизанский лагерь.

— Я не партизан, — произнес задержанный, и, по-видимому, это было правдой.