Алексей Макеев - Жертва тайги

– Да, в предусмотрительности им не откажешь, – согласился Антон. – Теперь всем нам придется дурачками пришибленными прикинуться. Понял, Сережа?

– Сделаем, если нужно. Несложная задачка.

– Только не переигрывай. Просто плетись как снулая тетеря до поры до времени.

– Моя манга худо есть, – бормотал Геонка тихо, но уже монотонно, без прежнего надрыва. – Его шибко Сандиемафа накажи. Его хотонгони кушай будет. Совсем манга будет…

«Что там все-таки с Игорьком? – подумал Антон. – Надо еще раз попытаться его в чувство привести и Одаку как-то подбодрить. Пока это возможно».

К выводке заключенных на последнюю прогулку вся шайка-лейка прибыла в полном составе. Даже пахан чухонец почтил их своим присутствием. Молчун стоял поодаль с плотно набитым рюкзаком и карабином на плече. Он молча, терпеливо наблюдал за тем, как его подручные выборочно вяжут по рукам пленников, выведенных из сарая, и расставляют их в походную колонну.

«Так от чего меня больше трясет? – поеживаясь, передергивая плечами, задавался риторическим вопросом Антон. – От страха или от зверского холода? Вон уже и коленки дрожмя пошли, как в детстве перед драчкой. Ничего. Это скоро пройдет. Стоит только в нее ввязаться».

Страх, леденящий душу, уже копился внутри. Он подкатывал к самому горлу, звонкими молоточками постукивал в висках.

С гор прилетел сильный ветер, острый, режущий лицо, стылый и пронзительный, с приглушенным разбойным посвистом. Он навылет продувал штормовку, выбивал слезинки в уголках глаз.

Похоже было, что вот-вот повалит первый снег. Он сейчас закружится в воздухе тяжелыми крупными хлопьями, завьюжит над тайгой, залитой лунным серебром. Но на небе не видно было темных снеговых туч. Только легкие полупрозрачные белоснежные облачка, как кусочки раздерганной ваты, брошенные мимо елки, несло и несло из стороны в сторону на фоне громадного лика неоновой сонной луны.

Предположение Антона оказалось верным. Их повели к той самой высокой отдельно стоящей сопке с лысой макушкой.

Шли они долго. Движение тормозил Чеботарь. Шумно ухая, он рывок за рывком продвигался вперед на неудобных, явно коротковатых для него костылях. Когда до подножия горы осталось под сотню метров, калека совсем выбился из сил и начал делать долгие и частые паузы. Чухонец милостиво разрешил Авдею остановку.

Да и с построением скорбного шествия Антон тоже не попал пальцем в небо. Так оно и было. Впереди шел Валерьяныч. За ним, в затылок друг другу – Геонка с Одакой, Игорек, потом Чеботарь с Серегой. Антона всунули между ними, так, что до Авдея, шедшего в хвосте колонны, дотянуться он никак не мог, но практически постоянно находился у того на глазах. Молчун двигался отдельно от основной группы, приотстав на десяток шагов.

Когда они стали подниматься на крутизну, ветер неожиданно стих. Он в последний раз налетел в шальном порыве и пропал, словно какой-то неведомый тайный режиссер мрачного действа вдруг захотел особо подчеркнуть его торжественность.

Антон осторожно ступал по узкой извилистой каменистой тропе вслед за калекой, подпрыгивающим на костылях. Он внимательно смотрел под ноги и с трудом справлялся с диким соблазном, упорно пробивающимся из глубин подсознания, – шагнуть в пропасть и этим прекратить мучения, спастись от неминуемой страшной пытки.

Поэтому Антон и не сразу начал замечать каменные изваяния, стоявшие через равные промежутки по обеим сторонам прохода. Только после получаса тяжелого подъема к вершине он скосил взгляд и со всей очевидностью рассмотрел лупатого пузатого идола, выбитого на остроконечном светлом обломке скалы, словно заточенном поверху, поставленном на попа. Точно такого Антон видел у кумирни, спрятанной в пещере, где ему удалось разжиться драгоценным оберегом.

«Похоже, он не зря нас сюда ведет, – тут же закрутилось в голове. – Это ведь дорога к какому-то древнему капищу. Ничего не скажешь, Молчун продумал все заранее и очень скрупулезно. Не только к полнолунию приурочил. Не верится даже, что шизик шизиком».

Тропка пошла по узкому каменному карнизу, и вскоре у Антона за спиной послышалась шумная возня. Посыпались с обрыва мелкие камешки, гулко пощелкивая на скальных выступах. Ухватившись связанными руками за куст, он развернулся и упал на спину. В нескольких метрах позади него сцепились Авдей и Серега. Они лежали поперек тропы и постепенно сползали к самому краю пропасти.

Антон на секунду замешкался, но этого мгновения Молчуну вполне хватило на то, чтобы свести на нет все его дальнейшие поползновения. С началом восхождения на гору чухонец догнал колонну. Поэтому он и успел направить на Антона, уже готового ринуться в бой, карабин, сдернутый с плеча.

– Стоять! – скомандовал Молчун. – Поднимись выше! Еще. Мало!.. Ложись на землю. Быстро!

Не опуская ствола, чухонец краем глаза уловил момент, когда Серега окажется к нему спиной, и сильно ударил его сапогом по копчику. Когда тот вскрикнул и выпустил из рук Авдея, Молчун схватил его за волосы и как пушинку отшвырнул к скале.

– Холера его дери! – поднявшись с земли, оскалился Авдей. – На вид настоящий заморыш, а все туда же. Ты уж извиняй, Карлыч. Не углядел я за змеенышем.

– Свяжи его побыстрее. Время уходит.

– Так еще далеко же до света. Поспеваем.

– Слышал?

– Да-да. А как же! Сейчас я его схомутаю.

Антон на негнущихся, непослушных ногах одолел последний подъем и оказался на широкой площадке. Она была идеально ровной, словно аккуратно срезанной какой-то гигантской фрезой. Он замер в безмолвном, холодящем душу восхищении перед здоровенным, аж в два человеческих роста, лупатым и брюхатым идолищем, грубо вырубленным из огромного куска черного скального базальта.

Когда Антон сместил взгляд, ему сразу же бросилась в глаза массивная толстостенная каменная чаша в виде цветка лотоса, распустившегося на спине черепахи. Она стояла в центре площадки и была около полутора метров в поперечнике. С лицевой стороны ее украшала причудливая резьба, хорошо видимая в ярком лунном освещении даже с десятка шагов.

От этой установленной на постаменте поросшей мхом, испещренной глубокими трещинами чаши исходило какое-то мрачное, приводящее в трепет величие. Антону казалось, будто это действительно был какой-то божественный сосуд, к которому никогда не прикасалась рука простого смертного.

В стороне, на самом краю площадки рос одинокий приземистый кедр. Стоило прикоснуться к нему взглядом, как тут же становилось понятно, что устоять на макушке высокой горы, открытой всем ветрам, было для него делом чрезвычайно трудным.