Гелий Рябов - Мертвые мухи зла

Иногда удавалось вырваться в Стамбул. Суетный многоликий город чуть-чуть обрусел, доносился голос Вертинского: "Я сегодня смеюсь над собою..." Проститутки, вино, марафет - все бывало, одного только не было: милой родины. Однажды Званцев осознал: и не будет. Никогда. Потому что виновны. Тем, кровавым, с кровавым флагом, который пусть и невидим и невредим от пули - тем настанет свой черед, и они поплатятся за то, то вздыбили и раздавили Россию. Цена для них будет непереносимо велика. И сколько бы ни пытались забыть, свалить на "темные силы", никто и ничто не забудется. Никогда...

Но эти мысли не утешали - наоборот: чем больше ощущал Званцев, что прощения не будет, не будет исхода вечно длящемуся страданию - тем больше портилось настроение. Однажды, услышав, как с вершины минарета Айя-Софии кричит муэдзин: "Я свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет Пророк Его!" - подумал горестно: они живут. Они благоденствуют. Хотя ничтоже сумняшеся вырезали в одну ночь два миллиона ни в чем не повинных армян. А мы - мучаемся. За что?

И ответил: просто все. За то мучаемся, что д о п у с т и- л и. Прикосновение к Помазаннику дозволили. И этим сказано все...

...А смертный лес шумел, и плыли высоко в небе облака - жизнь продолжалась. Зачем? Те убийцы, и мы такие же, и оттого обречены.

И еще вспомнил: разговор с перевербованным НКВД Климовым. Как это он? "Агенту этому все доступно! Он... Она вне всяких подозрений!" Вот: о н а... Это местоимение употребил и "Федор Алексеевич". Что ж... Точка".

Таня долго молчала, всматриваясь в мое лицо сквозь нервно прищуренные глаза. Серафима Петровна расставляла чашки на столе - мы собирались пить чай.

- Варенье и сахар - в буфете, - сказал я. - К сожалению, больше ничего нет.

Серафима махнула рукой, чай был нужен для того, чтобы хоть немного отвлечься. Сели за стол, Таня вертела чашку в руках, я видел, что говорить ей не хочется.

- Это тайна, так?

- Нет. Но ты вряд ли поверишь, а доказательств у нас нет.

- Все равно.

- Тогда - слушай...

Странным был ее рассказ. Вера Сергеевна - дочь русских эмигрантов двадцатого года. Родилась в России, в Петербурге, в 1910-м. Окончила немецкую школу, прекрасно говорила, писала, разговаривала по-немецки. Когда ей исполнилось двадцать лет, в 1930-м, примкнула к гитлеровскому движению, стала членом НСДАП. Позже ее пригласили в Главное управление Имперской безопасности - референтом по русским проблемам. Немцы желали знать настроения русских эмигрантов, особенно - военных. В 1935-м Веру подставили Веретенникову, она вышла за него замуж. Гестапо преследовало единственную цель: иметь в среде активных русских монархистов своего надежного человека. Это удалось: у Кирилла Веретенникова от жены (она и в самом деле была у него третья. С первой он разошелся еще в России, вторая оставила его сама, уйдя к ловкому коммерсанту) секретов не было...

- И немцы организовали их приезд в СССР... - проговорил я, мертвея не то от обиды, не то от страха. Таня заметила:

- Я тут ни при чем. - Она настойчиво-раздельно проговорила все три слова, как бы стараясь подчеркнуть свою непричастность. - Немцы поставили задачу: выйти на человека из РОВсоюза - у них имелась информация.

- Ты рассказываешь так, как будто сама всю жизнь прослужила... - убито произнес я.

- Не говори чепухи. Так вот: бурную деятельность - поиск старых связей, друзей - Веретенниковы развили сверх всяких ожиданий. Они были очень неосторожны...

- Они ведь обыкновенные русские люди... - вступила Серафима. - Навыков специальной работы у них не было. Они даже Лену взяли с собой - для убедительности...

- Как же они попали в СССР? - Я переставал верить. Ерунда. Такого просто не может быть.

- Ты сильно удивишься. Мы подходим к главному. РСХА договорилось с НКВД, - сказала Таня.

- Ты... Ты врешь! - заорал я.

- Я говорю правду. Немцы боялись и восстановления монархии, и монархических настроений в СССР. Они считали, что при большевиках, при "национальных республиках", обилии евреев в руководстве страны - СССР рухнет при первом же немецком ударе! Большевики в свою очередь убеждены, что если война и будет - монархические иллюзии внесут разлад в монолитное советское общество. Поэтому интересы совпали... Ты не знал?

- Глупый вопрос...

- Наиболее активных противников Гитлера, которые жили здесь, НКВД или уничтожил, или выдал гестапо. Таково соглашение... Мы ни о чем не догадывались. Только в самое последнее время раскрылись глаза. Но было уже поздно.

- А ты была слишком мала... - улыбнулась Серафима Петровна, покачала головой. Должно быть, в ее сознании не умещалось, что два сопляка вроде меня и Татьяны вообще могут вести подобные разговоры...

- Я думаю, что Званцев не поверил угрозе "Третьей"... - сказала Таня.

- Кольцо? Это из-за кольца у нее такая кличка? - догадался я.

- И кольцо - тоже. Дамская выходка... Не поверил и погубил всех. На их языке это называется не кличкой. Это - псевдоним.

- А... А где Званцев теперь? - У меня перехватило дыхание. Вот оно, сейчас они мне преподнесут.

- Он не вернулся из Екатеринбурга. Мы думаем, что он либо погиб...

- Либо арестован, - вступила Серафима. - Разумеется, контрразведкой. Если же это правда и он... как это? Установлен?

- Установлен он еще до своего первого ареста. Он же вышел на проваленную явку, - гордо объяснил я.

- Пусть так... Значит он в Екатеринбургском... Свердловском НКВД. Ты и Таня едете туда. Званцеву надо помочь. Постарайтесь сделать это.

- Но как? - Я удивился так искренне, что Таня рассмеялась:

- Где теперь служит твой отчим, Сережа?

Вот это да-а... Но ведь глупо. Отчим никогда не пойдет на предательство. И я никогда не толкну его на это.

Таня словно услышала мои мысли:

- Никого и никуда не нужно толкать, Сережа... Иногда человеку достаточно просто объяснить.

Я вспыхнул, щеки пошли пятнами:

- Замолчи! Он честный человек! Он не предаст!

Она смотрела на меня сочувственно, нежно - так смотрят на больного, которому желают скорейшего выздоровления.

- Это его дело. Никто не собирается наступать на горло. Но ведь ты понял однажды: большевистская система преступна. Они все преступники: Ленин, Сталин, Гитлер, Муссолини...

Что ж... Логика в ее словах была.

Серафима ушла, мы с Таней отправились в Летний и долго бродили вдоль Лебяжьей канавки. На другой стороне Марсова привычно желтели казармы лейб-гвардии Павловского, где-то неподалеку играл оркестр.

- Слышишь? - спросила Таня.

Это была песенка о Татьяне: "Помнишь дни золотые..." В исполнении духового оркестра она звучала томительно-печально, и у меня сжалось сердце. Рядом стояла удивительная девушка, я любил ее, я знал это, но я молчал. Потому что чувствовал: мысли мои глупы, бессодержательны и даже смешны. Революционеры отреклись (лучшие из них, это правда) от личной жизни - во имя борьбы за будущее. Но эта борьба привела к власти негодяев. Наивные романтики революции умерли в муке у позорной стены, один за другим. "Чей путь мы собою теперь устилаем..." - эти стихи все чаще и чаще звучат в ушах. Мы не живем. Мы снова, в который уже раз боремся. За миф, фантом. Для себя, своих потомков, для всех...