Гелий Рябов - Мертвые мухи зла

- Романтика... - отзывается вторая. - То был бунт, его подавили, вот и все. Анна и Бирон были жестоки...

Я догадываюсь, о чем они говорят. Подмигиваю Тане: приготовься, сейчас мы повеселимся.

- Вы правы, - говорю визави. - Вы упомянули Бога. Это прекрасно! И знаете, почему?

Она смотрит на меня с нарастающим недоумением. Вторая пожимает плечами:

- Странные правила хорошего поведения преподают в ленинградских школах...

Она цедит сквозь зубы. Привычно, высокомерно. Завуч, наверное.

- Потому, - продолжаю, не обращая на соседку ни малейшего внимания, что центром эпитафии является ее начало: "Во имя в триех лицах Единого Бога здесь лежит Артемий Петрович Волынский..."

Они переглядываются. Они в недоумении. Я поразил их. Вот и хорошо.

- Ну, знаете... - продолжает соседка сквозь губу. - Столкнулись интересы разных слоев дворянства. При чем тут мистика?

Визави смотрит с интересом:

- Молодой человек прав. Конечно, с точки зрения века восемнадцатого. А вы как думаете? - Она обращается к Тане.

- Бирон и Анна желали абсолютизма. Волынский - просвещенной монархии. Россия несчастная страна... - произносит Таня безразличным голосом.

Они поражены.

- Вы... члены исторического кружка?

- Мы русские.

И снова они переглядываются. Такое не принято.

- Вы в Свердловск? Надолго?

- Навестим родственников и назад.

- Жаль. Я бы хотела увидеться с вами. Впрочем... Если останется время - заходите. Меня зовут Зинаида Алексеевна. Это, - улыбается своей попутчице, - Анна Петровна. Она очень славная, первое впечатление обманчиво, - и протягивает листок из ученической тетрадки с адресом. - Это на Малышева, рядом с Юридическим институтом. Собственный домик, кроме меня - никого, мама недавно умерла... Заходите. И... мало ли что? Сможете переночевать. А вдруг понадобится?

Славные женщины... Когда с них падает шелуха школьной бессмыслицы, они становятся милыми, добрыми, разговорчивыми. Угощают жареной курицей, огурцами, хлеб еще не успел зачерстветь. Весь путь (разговор прерывается только ночью) мы обсуждаем проблемы родной истории. Зинаида Алексеевна преподает историю. Анна Петровна и в самом деле завуч. Как-то незаметно разговор заходит о последнем царе, о том, что случилось в доме Ипатьева. Обе мрачнеют.

- Знаете, ребята... - начинает Зинаида. - Я, конечно, должна сказать, что все правильно. Заслужил свой конец. Но ведь многие думают иначе. Я сама видела белые гвоздики на окне Смертной комнаты. Их кто-то приносит. Каждый год. - Оживляется: - У нас была интереснейшая экскурсия в Музей революции. Так теперь называют этот страшный дом. Знаете, кто просвещал нас? Петр Ермаков, один из участников событий. Он показал маузер и сказал, что лично сам... убил из него царя...

- Я спросила, - оживилась Анна Петровна. - Что стало на самом деле с телами казненных. Он замялся, долго молчал, потом сказал: "Сожгли". Я спрашиваю: где? Отвечает загадочно: "На обратном пути". Интересно, правда?

Еще бы... Для нас любое слово, пусть и самое незначительное, в строку.

...Свердловск, идет реконструкция вокзала, грязь и суета. Прощаемся тепло, обещаем непременно увидеться. Это немного странно: две взрослых тети и мы; но я догадываюсь: в их скучной провинциальной жизни мы возникли, как две чуть заметные звездочки на небосклоне. Потому что все остальное давным-давно слилось в нечто общее и нераздельное. И очень-очень скучное.

- Что дальше? - Я спрашиваю так потому, что не знаю - где остановится Таня, как будет жить. Еще в Ленинграде я пытался задать этот вопрос, но ответа не получил.

Она улыбается:

- Не беспокойся. У меня все в порядке. Ты будешь у отчима. На Главном проспекте.

- Ленина. Чекистский городок. Корпус три, квартира сорок.

- Главном, - упрямо сдвигает брови. - Я не произношу это имя вслух. Оно приносит несчастье. Я найду тебя сама, ни о чем не беспокойся.

И вдруг я догадываюсь:

- Младший Веретенников? Карсавин? Они здесь?

- Сережа... - Господи, как она серьезна. Она сейчас напоминает маленькую старушку на церковной паперти. Из романса. - Сережа, не сердись и прости. Мы оба знаем, как работает НКВД. Ни я, ни ты никогда не скажем лишнего, потому что не знаем. Правда? Ну, вот... - Она нежно целует меня в щеку и убегает в сторону низеньких, почерневших домиков, вытянувшихся вдоль железной дороги.

Отправляюсь к отцу. Я не дал телеграммы, дома его наверняка нет. Это ничего. Я терпеливо подожду. К отцу... Он, конечно, не отец, но что греха таить - он близок мне. А мама... Бог с ней. Я ей не судья.

Городок чекистов всем известен, каинова печать Свердловска. Вот нужный корпус, вот квартира. Этаж четвертый, невысоко, и это жаль. Красивый вид из окна - восторг души. Кручу флажок звонка, глухо звучат шаги.

- Кто там? - Голос женский, вот неожиданность... Может быть, я совсем напрасно обижался на мать? Открывает женщина, и у меня валится с плеч гора: пожилая, лет семидесяти, с морщинистым лицом - она может быть кем угодно, только не женой или подружкой - кто еще там бывает у взрослых?

- Здравствуйте, я пасынок Ивана Трифоновича, но вы меня не знаете. Может быть, разрешите подождать?

Она молча впускает меня. Снимаю курточку, прохожу в комнату. Чисто, уютно, мебель самая необходимая, ничего лишнего. Книги на полке, лампочка без абажура под потолком.

- Я все о вас знаю, - доброжелательно произносит она. - Иван Трифонович мне и рассказывал, и фотографии показывал!

Вот как? Фотографии... Забавно. Теплая волна заливает душу. Я не ошибся. Но... Что я привез ему? Попытку раскрыть тайну царского захоронения... Пустили зайку в огород. Скверный оказался зайка...

До меня только сейчас доходит - с чем я приехал к заместителю начальника УНКВД. Как бы там ни было - свинство. Подлянка фирменная. Значит - уйти? Немедленно, пока он не вернулся. Нельзя... Он чекист. Он отыщет меня под землей. Раньше надо было думать, Сергей Алексеевич.

А бабушка улыбается, накрывает на стол, усаживает "покушать". Я не прислушиваюсь к тому, что она говорит, но ухо невольно выхватывает отдельные фразы. Они складываются в картину. Оказывается, сын старушки служил в местном НКВД, заболел и умер, с пенсией вышла заминка (выясняли связана ли болезнь с профессиональной деятельностью), а отчим взял и разорвал порочный круг: по его письму в "Центр", - это бабушка так назвала главное ведомство страны - пришло распоряжении наркома Берии, и пенсию выдали.

- С того дня я и опекаю Ивана Трифоновича, - Филипповна (так она мне представилась) трет глаза платком. - Он мне теперь как родной. Ты садись, кушай.

Ах, как вкусны маленькие уральские пельмени, сроду таких не ел, как удивительны огромные соленые грибы...

Вечер, довольно поздний. Слышу лязг ключа в замке, входит Трифонович, на его лице возникает такая неописуемая радость, что сердце мое падает. Я вдруг ощущаю тяжесть своих недавних предположений, и слезы по-детски брызгают из глаз. Я не могу сдержаться. Трифонович обнимает меня, бормочет: