Анна Ольховская - Призрак из страшного сна

Грубая форма напоминания по ощущениям была похожа на кувалду, которой со всей дури «прилетело» Павлу по голове.

И отправило его в довольно-таки продолжительный нокаут.

Слишком продолжительный.

Он хотел вернуться в реальность, он чувствовал, что вполне способен сделать это. Что он уже окреп настолько, чтобы ходить, разговаривать, наблюдать, спрашивать, постепенно, шаг за шагом, возвращая свою личность.

Но вырваться из тягучего, какого-то дурнотного плена полуобморочного состояния не получалось. Едва сознание приближалось к поверхности реальности достаточно близко и он даже открывал глаза и собирался встать, как только исчезнет зыбкий туман перед глазами, как в этом тумане возникал долговязый тощий силуэт, производил какие-то манипуляции со вставленным в вену пациента катетером, и Павел вновь срывался в болото небытия.

Впрочем, со временем он понял, что так даже лучше. Без боли, без горечи, без мучительного напряжения пустота в его голове постепенно начала заполняться.

Сначала мутные, расплывчатые картинки его прошлой жизни становились все четче.

Вот он совсем малыш, ему лет семь. Он играет с симпатичным светловолосым мальчишкой на залитой солнцем лужайке возле небольшого, явно старого и покосившегося домика. А неподалеку, в тени деревьев, сидит хрупкая рыжеволосая женщина с удивительно белой, нетронутой солнцем кожей, и с нежностью смотрит на играющих детей.

Женщина довольно красива, правда, нос у нее немного длинноват и нижняя челюсть тяжеловата, но это ее почти не портит.

Хотя ему все равно, как она выглядит, он просто любит ее, ведь она – его мама!

Любимая мамочка, самая любимая, самая нежная, самая преданная!

Эти слова снова и снова звучат в его мозгу, едва лишь появляется в тумане лицо Магдалены.

Да, его маму зовут Магдалена, урожденная Расмуссен. Она из старинного норвежского рода, ведущего свою историю от великих конунгов. А еще в этом роду существовала легенда о том, что прапрапрабабку Магдалены когда-то принесли в жертву дракону. Но она вернулась живой. И этот дракон и стал предком его, Павла.

И этим надо гордиться, потому что он – первый, избранный, родоначальник новой расы!

Эта мысль тоже проходила рефреном через все его воспоминания.

А вот они с Гизмо, с братом, уже почти взрослые, лет по двадцать им, что-то весело обсуждают за пивом. А, они смотрят футбольный матч через ноутбук! И переживают за свою команду, и радостно орут, когда «наши» забивают гол, и хлопают друг друга по плечам, и хохочут, и он, Павел, понимает, что лучше брата у него друга нет.

Да и не может быть: он ведь для людей – урод, чудовище, мутант. Людишки смотрят на него с отвращением, а их ученые больше всего хотели бы превратить его, Павла, в лабораторную крысу, ставить над ним опыты, мучить, видя в нем животное.

Твари, потомки обезьян убогие!

Все, кроме мамы Магды и братишки Гизмо.

Но хуже всех – его родной папашка, Венцеслав Кульчицкий. И главный папашкин прихвостень, Александр Дворкин, цепной пес, сволочь, убийца!

Когда появлялись картинки с этими двумя, Павел ощущал, как его буквально пронзает электрическим разрядом ненависти и презрения.

Эта тощая сволочь с аристократической внешностью, утонченный фашист, приказал придушить собственного сына, едва он, Павел, появился на свет! А потом почти довел дело до конца, выстрелив ему в грудь…

Павел вновь и вновь, как заезженный фильм, видел этот эпизод.

Вокруг – крики, суматоха, выстрелы, полно полиции, то там то тут мелькает пылающее охотничьим азартом лицо Дворкина, вот из какого-то подвала волокут отчаянно отбивающегося Гизмо, к нему с криком раненой птицы бросается мама Магда, но ее ударом кулака в лицо сбивает с ног отец. Лицо Венцеслава перекошено от гнева, он орет что-то оскорбительное и пинает ногами сжавшуюся в комочек мамочку…

И Павел не выдерживает. Он с криком выбегает из своего убежища, забыв о строгом наказе мамы Магды – не выходить ни в коем случае, что бы ни случилось.

Но он не может больше наблюдать за тем, как этот гад избивает его мать! До крови, норовя попасть ботинком в лицо!

Он отшвыривает Венцеслава в сторону, причем с такой силой, что папашка ударяется спиной о стену, охает и сползает вниз, ошарашенно пялясь на него, Павла.

А он тем временем помогает маме Магде подняться, заботливо вытирает кровь с ее лица.

И вдруг мама с ужасом смотрит куда-то ему за спину и отчаянно, сорванно кричит:

– Нет, нет, не надо! Это же твой сын, твой родной сын! Не смей!!!

Павел медленно оборачивается и видит нацеленный на него ствол пистолета. И переполненные отвращением и злостью глаза отца. И слышит его голос:

– У меня нет и не может быть такого сына! Это генетический отброс, который следовало уничтожить сразу, но ты посмела ослушаться! Сдохни, тварь!

Пистолет дергается в руках отца… страшная, разрывающая боль в груди… и последнее, что видит Павел, – расширенные от ужаса глаза матери…

И ненависть к Венцеславу с каждым новым просмотром этой картинки росла все сильнее, становилась все тверже, все монолитнее.

Пока не стала главным стержнем его души.

И главной движущей силой.

Движущей к власти над убогими людишками, всю его жизнь преследовавшими и третировавшими того, кто рожден стать их господином!

И наконец наступил день, когда Павел открыл глаза…

Дворкин вбежал в мою (временно) комнату, а буквально через мгновение вылетел оттуда, увлекаемый телом отчаянно визжавшей и дергавшейся Магдалены.

Судя по всему, они столкнулись на выходе, и не ожидавший такого напора мужчина ощутил на себе, что чувствует сбитая шаром кегля.

Но, надо отдать ему должное, удержаться на ногах Александр Лазаревич сумел. И удержать непрошеную гостью от падения вниз по лестнице – тоже. Так что хотя бы кости у мадам Кульчицкой остались целы.

Чего нельзя было сказать о ее внешности.

Когда Дворкин вместе с подоспевшим на помощь охранником смогли оторвать обезумевшую от ярости кошку от жертвы, зрелище, представшее нашим глазам, оказалось не для слабонервных…

Кошамба поработала на славу. А если вспомнить, что мэйн-кун – одна из самых крупных кошачьих пород, да помножить это на мстительность и злопамятность представителей этого семейства, досталось Магдалене серьезно.

Сначала, как только завывающую кошку оторвали от нее и, зашвырнув в обратно в комнату, плотно закрыли дверь, шок, видимо, послужил временным анестетиком, и женщина не почувствовала боли.

Она лишь топала ногами и орала, срывая связки:

– Пристрелите ее! Слышите?! Немедленно убейте эту бешеную тварь! Что она вообще тут делает?! Что ты таращишься на меня, сволочь лысая? Я тебе четко и ясно приказала – пристрели Присциллу! Сейчас же!!! Ну?!